в голодные желудки в качестве хлеба, то это внесет огромное успокоение, утишит взволнованное море верующих сердец, даст нравственное удовлетворение религиозному чувству и даже может согреть его и создать в народе одушевленный подъем жертвы, я принял сделанное мне предложение[353].
…По завершении XI партсъезда действия властей на местах ужесточились, давление на религиозные организации возросло.
Выписка из протокола заседания Политбюро ЦК РКП(б) по вопросу включения в состав ЦК Помгол обновленческого епископа Антонина (Грановского). 12 апреля 1922
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 271. Л. 42]
Фактически изъятие теперь проводилось без какого-либо согласования с верующими, принимая форму военных операций. Но даже для Троцкого в конце апреля становится ясным, что обрести «несметные богатства» в действующих культовых зданиях и монастырях невозможно. Их там в таком количестве просто не было. Не желая признавать свою ошибку, он идет другим путем: обвиняет «верхушку церковной иерархии» в том, что по ее инициативе «главные церковные ценности уплыли за годы революции» за рубеж. В письме в адрес руководителей ГПУ, НКВД и НКЮ он требует «запросить и допросить главных руководителей церкви» о судьбах церковных ценностей, имевшихся в церквах до революции, о церковных капиталах в заграничных банках; сверить наличие ценностей по дореволюционным описям. «Дознание» по всем этим пунктам требовалось провести с «величайшей энергией»[354].
Это указание стало еще одной отправной точкой для всех последующих судебных процессов по обвинению в противодействии декрету ВЦИК от 23 февраля 1922 г. Касалось оно и патриарха Тихона, в отношении которого идет поиск и сбор «компрометирующих» материалов, «доказывающих» его личную причастность к фактам противодействия в православных храмах изъятию церковных ценностей. Именно в этот момент «припомнили» ему послание от 28 февраля. Специальным циркуляром Верховного трибунала (№ 66 от 25 апреля 1922 г.) местным трибуналам предписывалось в приговорах по делам, связанным с изъятием церковных ценностей, «указывать наличие в деле интеллектуальных виновников эксцессов со стороны темных элементов в лице высшей церковной иерархии (патриарх Тихон, местные епископы и т. д.), коль скоро в деле возможно обнаружить идейное руководство (воззвание Тихона и митрополита Вениамина) или попустительство»[355]. Все подобные приговоры предлагалось направлять в Москву, тем самым «обогащая» и «умножая» обвинения против патриарха.
Патриарх Тихон и в складывающихся вокруг него сложных обстоятельствах стремился не прерывать активной церковной деятельности и связи со своей паствой. Практически ежедневно он служил в храмах Москвы по приглашению приходов. Порой такие приглашения были словно «напоминания из прошлого». Так, 22 апреля поступило известие о смерти и назначенном на этот день погребении скончавшегося незадолго до этого архиепископа Варнавы (Накропина).
В последний раз Тихон принял Варнаву 3 июня 1919 г., о чем на следующий день сделал запись:
Был у меня вечером 21 мая/ 3 июня арх[иепископ] Варнава… Когда я ознакомил его с постановлением Священного Синода от 28 сент[ября] /11 окт[ября] [356]…то он заявил, что 1) никаких намерений создавать какую-то советскую православную Церковь он не имел и не имеет и своих услуг в этом деле не предлагал; 2) приписываемых ему слов и отзывов о церковных деятелях он решительно не помнит, чтобы произносил их; 3) если кого-либо из указанных там лиц обидел и оскорбил, то просит простить его; и 4) т. к. он не совершал богослужения почти одиннадцать месяцев, пробыв в заключении, то просит разрешить ему священнослужение[357]. Результаты беседы патриарха с Варнавой обсуждались на Синоде, принявшем 6 июня 1919 г. постановление: «Разрешить архиепископу бывшему Тобольскому Варнаве священнослужение…пояснив в указе Преосвященному Варнаве, что на совершение богослужений в Москве он каждый раз, следуя установленному порядку, должен испрашивать разрешение управляющего Московскою епархиею Преосвященного Коломенского и Можайского» [358].
Впоследствии Варнаву назначали на различные церковные должности, в том числе и епископские, но, в конечном счете, он остался в Москве и проживал у знакомых… И вот теперь пришло скорбное известие.
Прощание с архиепископом Варнавой было намечено провести в Покровском храме в Филях. Хотя и путь в Фили на пролетке по тем временам был неблизким, и по отношению к личности усопшего в церковном обществе продолжало существовать разномыслие, и уже в советское время его контакты с ВЧК и откровенная поддержка советской власти воспринимались неоднозначно, патриарх все же отправился в Фили. Здесь в храме собралось множество духовенства и молящихся, пришедших проститься с Варнавой. Патриарх Тихон возглавил чин отпевания. Тело архиепископа погребли внутри ограды храма[359].
26 апреля в Москве, в Политехническом музее, начался судебный процесс над московским духовенством и церковными активистами, обвиненными в противодействии изъятию ценностей. К судебной ответственности было привлечено 54 человека – священники и миряне. Однако их судьба решалась не в аудитории Музея, где шли заседания Трибунала, а в зале, где заседало Политбюро.
Покровский храм в Филях, где отпевали архиепископа Варнаву (Накропина)
Открытка. [Из открытых источников]
В повестку дня его заседания 4 мая был включен вопрос «О Московском процессе в связи с изъятием ценностей». Докладывали Троцкий, Каменев и председатель Московского Ревтрибунала Бек. К сожалению, до нас не дошли протокольные записи этого заседания (да и не известно, велись ли они вообще), и мы не можем знать, о чем говорили в тот день собравшиеся члены и кандидаты в члены Политбюро: Ленин, Сталин, Зиновьев, Рыков, Молотов, Калинин и приглашенный член ЦК РКП(б) М.В. Фрунзе. Но в протоколе заседания было записано следующее решение по обсуждавшемуся вопросу:
«а) Дать директиву Московскому трибуналу:
1) немедленно привлечь Тихона к суду;
2) применить к попам высшую меру наказания;
б) Ввиду недостаточного освещения в печати Московского процесса, поручить т. Троцкому от имени Политбюро сегодня же инструктировать редакторов всех московских газет о необходимости уделять несравненно больше внимания этому процессу и, в особенности, выяснить роль верхов церковной иерархии»[360].
И уже в этот же день, в полдевятого вечера, Тихон предстал перед Московским Трибуналом, пока еще в качестве свидетеля по делу московского духовенства.
– Следующего свидетеля, – роняет распоряжение председатель Трибунала Бек.
В дверях слева, откуда красноармейцы пропускали свидетелей, появляется плотная фигура, ничем не отличающаяся от прочих батюшек, фигурирующих на суде. Вместо наперсного креста у него на груди панагия. Окладистая, но довольно редкая борода, седой волос на голове. Лицо розовато-благодушное. Поступь мягкая и сутулые полные плечи. В общем, впечатление солидного столичного протоиерея. Но это был патриарх Тихон. Сначала он делает легкий поклон в сторону публики и благословляет ее по-архиерейски, сложенными пальцами обеих рук. Три четверти публики безмолвно поднимается с
