Петербурге при корабельном флоте и три роты солдат (315 человек) при галерах, 614 солдат на галерной верфи, итого – 3 332 человек Всего сухопутных и морских военнослужащих получается 15 431 человек. Но и на этом мы остановиться не можем, ведь Кронштадт – часть Петербурга, тесно с ним связанная. В Кронштадте же при 56 кораблях «морских служителей налицо» было 9 986 человека, в том числе 5 291 матрос и 2 504 солдата. В галерном флоте числилось 903 человека (в том числе 735 человек матросов). Среди адмиралтейских служащих при Кронштадте (их общее число – 1 140 человек) было 121 матрос, при госпитале было 85 матросов и сержантов. Наконец, в Кронштадтской крепости числилось два пехотных гарнизонных полка общим числом 2 735 человек[895]. Всего в Кронштадте квартировались 13 830 человек офицеров, солдат и матросов. Вместе с теми, военными, кто размещался в Петербурге, налицо 29 261 человек, т. е. в два раза больше указанных в литературе цифр, а если признать, что в Петербурге было 40 тыс. человек, то военных в нем было больше половины! К этому нужно прибавить семьи военных. Если членов семей было хотя бы столько же, сколько военных, то общая численность жителей Петербурга должна подняться до 70–80 тыс. человек.
Иначе говоря, в толпе на улицах города матрос, солдат, солдатка, их дети и родственники встречались очень часто, и художник Федор Васильев в своем рисунке «Капрал докучает женкам» (в начале 1720-х гг.) усмотрел одну из нередких сценок на улицах Петербурга. К сожалению, не стала объектом бытовой живописи и нередкая в городе сцена порки у полковой избы или на Плясовой площади в «городе» «за безмерным пьянством и хождение в неуказные часы» солдат, которых подобрали «валяющиеся на улицах пьяными». Материалы об этом сохранились в архивах[896].
Подьячие, канцеляристы, приказные – разве без них может жить государство, Россия, столица? Они сразу же завелись в Петербурге, городе, который первые восемьдесят лет не имел выборного управления. Впрочем, канцеляристы тоже были служилые, подневольные люди – бывало, что предки Петра на престоле формировали из подьячих целые полки и бросали их на войну. Подьячие ехали в Петербург со своими приказами, канцеляриями, бумагами тоже без радости. Брали они с собой в Петербург и свои семьи. Обычно чиновники удобнее других пристраиваются на новом месте – ведь любому начальнику всегда будет лучший сухой шалаш, первый дом. А всякая канцелярская работа – это «серебряная копь», только уж умей ее разрабатывать, да не жадничай – делись с вышестоящими, и будешь сам молодец! Словом, «крапивное семя» бюрократов быстро прорастало в скудной петербургской почве. Всего к концу петровского царствования, когда завершилась реформа государственных учреждений, в коллегиях и канцеляриях было не меньше 2 000 человек[897]. Крючкотворы обживали Мокрушу – место там, где стоит Князь-Владимирский собор и где было в те времена городское управление, а потом осваивали и Васильевский остров.
Отступление:
Космополитизм Петербурга, или Новый Вавилон
Как нигде в другом русском городе, на улицах Петербурга было много иностранцев. Дорогу им в Россию открыла политика Петра, приглашавшего иностранцев разных профессий приезжать работать и жить в Россию, обещавшего им высокую зарплату, почет, уважение, религиозную терпимость. Все это было провозглашено в указе 1702 г., сохранявшем свою силу все царствование Петра Великого. Нет сомнений, разные люди приезжали в Россию и по-разному к ней относились. Одни ехали сюда «на ловлю счастья и чинов» и, заработав длинный рубль или разорившись дотла, с проклятьем покидали «дикую русскую столицу». Другие, окончив работу по контракту, продлевали его еще на несколько лет, потом еще и еще. Они женились здесь на русских, некоторые крестились в православную веру (а могли этого и не делать – петровские указы, вопреки традициям, разрешали иностранцам браки с русскими без перехода в православие, собственно, так вышла замуж за царевича Алексея Петровича лютеранка кронпринцесса Шарлотта). У них рождались дети – полунемцы, полурусские, словом – будущие петербургские Карлы Иванычи XVIII–XIX вв. Здесь был простор для дела, огромные возможности обогатиться, сделать карьеру, почувствовать вкус приключений.
Выходцы из Лондона и Гааги, Парижа и Митавы привыкали к этому городу, который, по их общему мнению, необыкновенно отличался от прочих городов России, был похож на западноевропейские города. Более того, многие иностранцы, поселившись в Петербурге, «заболевали Россией», на них как-то незаметно распространялось необъяснимое словами обаяние России, совсем неласковой даже для своих кровных детей Родины-матери. Непонятно, в чем заключается секрет этого «русской болезни»: в преодоленном ли страхе перед этим чудовищем, в сладкой остроте жизни «у бездны на краю», а может быть в звуках русской речи, церковном пении (а позже – в гениальной русской литературе), в непревзойденных русских женщинах, в еще неоконченной русской истории… А может – в русских песнях, русском застолье? Камер-юнкер Голштинского герцога Берхгольц, живший в Петербурге еще при Петре I, писал в дневнике, что он с приятелями-немцами часто уединялся за шнапсом и вчетвером пели… русские песни. Эту живописную картину можно дополнить: Берхгольц далее латинскими буквами написал первые строчки одной из их песен: «Стопочкой по столику, стук-стук-стук!» Приезжие иностранцы, вместе с большим числом «инородцев», пленных шведов и жителей Эстляндии и Лифляндии, придавали улицам города, построенного на границе расселения великорусской народности, интернациональный колорит. Иностранец отмечал, что на улицах слышна немецкая, русская, финская речь и что он поэтому похож на Вавилон. Действительно, с самого начала Петербург становился городом космополитическим, каким и бывали все столицы всех империй…
Татарская слобода и Финские шхеры
Почти сразу же в Петербург хлынули «сыны Азии». Орды татар, калмыков и башкир – вспомогательные войска русской армии – вставали на постой на Городской стороне (Татарская слобода). Потом там поселились работные из татар, черемис, мордвы, ввезенные по указам из Поволжья[898]. В Татарской слободе селились также купцы из персов, индусов, татар, армян, китайцев.
Особо следует сказать о шведских военнопленных. Всем памятен образ шведа-учителя, с которым в конце пушкинского романа «Арап Петра Великого» радостно встречается арап Петра Великого. Роль таких военнопленных в строительстве нашего города велика. Их стало особенно много после Полтавского сражения и Переволочны 1709 г., когда на милость победителей сдались 16 тыс. солдат и офицеров! Все они были вывезены в Россию и распределены по разным городам. Судьба многих из них была печальна. Опасаясь побегов, власти держали их взаперти, в кандалах. Конца войне видно не было, и поэтому часть пленников (особенно из знающих иные, кроме военной, профессии) откликнулась на приглашение русских
