властей поработать в невоенной сфере, некоторые переходили при желании в православие, женились («естество свое берет») и оказывались подданными России. Но большинство шведов-военнопленных все же предпочитало быть верными данной когда-то присяге и вере отцов. Они работали кузнецами, плотниками, строили вместе с русскими купол Петропавловского собора, мосты и набережные. Копали землю в Петербурге, Стрельне, Кронштадте, потом их в нее и закапывали – как сказано выше, из партии пленных, пригнанной в Петербург в 1712 г., к концу Северной войны выжила половина. (По данным на 1720 г., шведов было налицо 645 человек.[899]) А как раз в 1721 г. был заключен Ништадтский мир, согласно статьям которого производился обмен военнопленными. Однако русские власти затягивали эту процедуру. Сенат втайне постановил, что в первую очередь отвести в Ништадт для передачи шведским представителям 112 человек из «больных, которых не вылечить» (потом их стало 120 человек), поскольку «за дряхлостию и за старостию оным служить не можно»[900]. Остальных, работоспособных, решили до времени придержать.
Те же, кто перешел в православие, право на отъезд потеряли навсегда. Оно осталось только за пленными, веру не менявшими. Поэтому не случайно в их челобитных об освобождении мы читаем: «А я, нижайший, в бытность здесь не крестился, а родина моя в Стекгольме»[901]. Таких со скрипом, но все же отпускали. Об этом вышло особое постановление Сената 13 сентября 1721 г. Режим строгого караула для них был отменен, шведов разрешили содержать «уже под свободным караулом»[902] (одна из типичных «формул русской свободы», как и две другие: «вольный с паспортом» или «свободный без выезда»).
Несколько слов о местном населении. Представлять себе дело так, что Ингерманландия в результате русского завоевания полностью опустела, нельзя. Окрестности города, в том числе, в Купчино, Волково, вдоль Невы, на Ижорской возвышенности и в других местах, были местом обитания ижоры, финского населения, хотя смена населения из-за постоянного притока русских переселенцев происходила быстро[903]. В 1724 г. власти считали, что в Копорском, Ямбургском и Шлиссельбургском уездах местных жителей (не учитывая переселенных русских крестьян) было 4 301 двор, или примерно 16–20 тыс. человек[904]. Да и в Петербурге финнов было много – они селились на Адмиралтейском острове. Словом, в петровский период это место стали называть «Финскими шхерами». Иностранцы слышали на улицах Петербурга не только немецкую, голландскую, греческую, русскую, но и финскую речь автохтонных жителей края.
Петербуржцы «вечного и невечного житья»
Особый «слой» первой петербургской толпы составляли строительные рабочие. Среди них явно выделялись группы пригнанных по разнарядке на временные работы и те, кого в документах называли «мастеровые люди вечного житья». Не нужно думать, что они были бессмертными (документы того времени сохранили такую забавную «классификацию»:
«мастеровые люди вечного и невечного житья»[905]). «Мастеровыми вечного житья» называли переселенных насильно плотников, кузнецов, столяров, слесарей, каменщиков, а также оружейников и прочих ремесленников, которых из Петербурга уже не отпускали. В указе 1710 г., которым было впервые предписано переселить в Петербург 2 500 мастеровых «вечного житья», сказано, что они посылаются «с женами и детьми», не «с переменою», т. е. не на время, а пожизненно. На каждую профессию по губерниям была «спущена разнарядка», в Петербург полагалось отправляться в указное время, без опозданий. Местные власти отчитывались за каждого высланного переселенца[906].
Это массовое переселение в Петербург «на вечное житье» не было ни первым, ни последним в петровское время. Вообще такие переселения Россия знала со времен Ивана III, когда репрессии под видом «перебора людишек» приводили к насильственному вывозу жителей Новгорода и Пскова. А опричнина Ивана Грозного стала вообще одним огромным переселением жителей страны, предпринятым с политическими целями. Кажется, что самодержавная власть регулярно и равномерно перемешивала человеческую «массу», чтобы не дать подданным царя почувствовать себя людьми на родине своих предков, а потом не дать им навечно «прирасти» к новому месту. Петр, ставя другие цели, шел проторенным путем своих царственных предков. Недаром на триумфальной арке в Петербурге в 1721 г. был изображен справа Иван Грозный с девизом «Insepit» (Начал), а слева Петр Первый с девизом «Perfecit» (Усовершенствовал)[907].
В Петербург мастеровых переселяли постоянно – в них остро нуждались как при городском строительстве, так и особенно на работах в Адмиралтействе (плотники). Сразу заметим, что партии переселенцев, как писали чиновники, «зело тупо… приходят» – кому же хотелось сниматься с насиженного места и ехать в петровский «парадиз»? Из 1 006 человек, прибывших к 1 сентября 1711 г. в Петербург, бежали 130 человек. Всех беглецов следовало немедленно разыскать и вернуть в Петербург или же срочно заменить другими мастеровыми и «тож число послать из тех губерней немедленно ж».
Тогда же началась борьба центральных властей с попытками посадских общин (а именно из городов была взята основная часть мастеровых и ремесленников) отправлять в Петербург больных, старых, «увечных» мастеровых – словом, всех, кто был «к делу негоден» и кого местные власти под шумок хотели спровадить из посада. Согласно сенатским указам, перед отправкой губернаторам предписывалось мастеровых «пересматривать самим, чтоб те мастеровые люди и плотники были заобычные и не дряхлые, и не увечные, а негодных и не умеющих мастерств и дряхлых, и увечных отнюдь не высылать». Если таких выявляли в Петербурге, то их освидетельствовали врачи, и если оказывалось, что «у дел им не быть и вылечить их невозможно», отправляли домой с повелением «вместо их тож число каменщиков потом ж из тех губерний выслать без мотчания»[908]. Более того, по указу А.М. Черкасского в 1714 г. было предписано, «проведывая тайно о лучших мастеровых людях из всяких чинов людей, не обходя никого, чей бы кто ни был, набрать мастеровых людей к высылке в Санкт-Петербурх»[909]. Сколько еще привезли мастеровых потом, мы не знаем, но в 1723 г. из 2 500 мастеровых «вечного житья» первого «призыва» оставалось 1 028, т. е. меньше половины[910].
Власти заранее определяли места будущего поселения мастеров в Петербурге, а чаще в его окрестностях. Слово «переведенец», близкое к «высланному» советского времени, стало одним из самых распространенных в Петербурге при Петре (филологическая близость этих понятий очевидна из текстов тех времен: «Мастеровых людей высланных на вечное житье жены…»[911]. С 1712 г. в Московской части, а с 1721 г. на Охте образовались целые густонаселенные переведенческие слободы, где можно было услышать говор самых разных уездов обширной России (недаром в быт Петербурга вошло понятие «охтенские переведенцы»). Селили их и в окрестностях города – там, где были каменоломни (на Путиловщине, на Лаве), кожевенное и
