уже вечностью.
* * *
Лавр Георгиевич Корнилов ругался про себя. Вчера ночью, после того как Макаров высказал ему за неумение командовать, очень хотелось напиться, но… Еще больше хотелось доказать, что генерал ошибся. Что он, Корнилов, способен на большее, причем не когда-нибудь в будущем, а прямо сейчас. Славский, одержимый той же идеей, быстро нашел решение: собрал нестроевых, оттащил посеченные осколками остатки своих грузовиков и взялся приводить их в порядок. Как он сказал: для наступления их теперь точно не хватит, но вот раненых с передовой вывозить — вполне. Особенно в первые часы, пока железная дорога еще запаздывает, а носильщики уже давно вытащили с передовой первых пострадавших.
И ведь смог поручик! Выкинул из котлов все сложные детали, которые было не починить на передовой — мощность упала раза в три, но машины снова завелись. Скрипели, трещали, свистели, но ехали. И раненых таскали под сияющим взглядом Славского… У самого Лавра Георгиевича такой же яркой идеи, как себя быстро показать, не было. Пришлось просто работать, рассылать группы, собирать информацию, изучать… Очень хотелось опять рвануть на передок самому, чтобы кровь горела, чтобы сердце стучало, как рядом с самой прекрасной женщиной в мире, но… Корнилов раз за разом сдерживался.
Собирал информацию, изучал, и вот… Уже второй доклад от пластунов, идущих вместе с переданным 2-й дивизии 22-м полком, говорил о том, что японцы подозрительно зашевелились. Причем не на передовой, а в тылу — верный признак подготовки встречного удара. И теперь Лавру Георгиевичу нужно было решить, что делать: доложить как есть, одни догадки, или же сначала попробовать подобраться поближе и все точно разузнать.
Глава 4
— Панчик! Подвал слева! — крик Кунаева пробрал до костей.
Панчик резко повернулся, и действительно, он чуть не пропустил присыпанный японцами вход в подпол. А если кто-то что-то прятал, то явно не просто так! Выхватив из подсумка предпоследнюю гранату, Панчик катнул ее мимо старого платяного шкафа, которым и прикрыли спуск. Грохот и… стон! Точно не зря все было. А ведь изначально Панчик был из тех, кому оказалось физически больно кидать такие ценные гранаты просто на всякий случай. Все его естество требовало дождаться хотя бы мелькнувшего в темноте врага, но на тренировках из них, прежде всего, и выбивали эту нерешительность.
Граната — всего лишь вещь, человек — вот, что действительно важно. Капитан Лишин, полковник Мелехов, сам генерал Макаров — все ходили на тренировочные полигоны с простыми солдатами и вбивали в них эту простую истину. И тоже странно! Панчик ведь успел достаточно послужить, чтобы составить вполне однозначное впечатление о русской императорской армии. Костная, словно скроенная по лекалам прошлых веков, и кастовая, где офицеры и солдаты жили каждые в своих мирах. В такой армии было совсем несложно поверить словам братьев из родной Польши, тем более что за небольшие услуги те платили вполне конкретными полновесными рублями.
А потом все изменилось. В армии и в нем самом тоже как будто проснулось что-то новое… Панчик даже пару раз отказал братьям, но потом пришел тот посланник от самого Юзефа и взял его за яйца. Показал стопку подписанных бумаг, где Панчик расписывался за полученные деньги, показал список погибших из-за этой информации офицеров, а дальше можно было уже не продолжать. Панчику продемонстрировали, кто тут хозяин, а потом без лишних слов велели собирать вокруг себя верных людей. Кажется, невероятно сколотить организованную ячейку предателей прямо в чужой армии, но эти люди умели не спешить.
Сначала Панчик вернулся из штрафного отряда в обычный, потом в его взвод начали подтягиваться новые люди. Кто-то сразу говорил особые слова, кто-то ничего не знал, а потом… Новый бой, и лишние чужаки просто его не переживали. Нет, сами они никого не убивали, но верные люди были не только в пехоте. Где-то запаздывали снайперы, не прикрыв идущих вперед штурмовиков, и Панчик знал, что это дело рук тоже работающего на братьев Мишека. Иногда артиллерия могла промазать на пару сотен метров и накрыть своих — кто там работал на свободную Польшу, Панчик не знал, но ощущение раскинутых во все стороны щупалец внушало благоговение перед чужой силой и… безысходность.
Не сбежать, не передумать — один раз встав на эту скользкую дорожку, ему только и оставалось, что идти до конца.
— Иду дальше! — башка Кунаева мелькнула у соседнего дома, а руки несколько раз махнули, показывая направление, которое нужно прикрыть. Рыжий ведь мог уйти от них, его даже в 1-й конно-пехотный звали, но он опять решил не бросать старых товарищей и в который уже раз спас им жизнь.
— Панчик, надо задержаться, — рядом с поляком притормозил Чарный. Его маленькие черные глазки тревожно бегали из стороны в сторону, и на душе сразу стало неспокойно.
— Почему?
— Мишек сказал, что Кунаев слишком много авторитета набрал, из-за него многие новички не решаются идти до конца. А если их кровью быстро не повязать, то сдадут ведь!
— Что вы задумали?
— У Мишека сегодня напарника убили, — Чарный хихикнул. — Так что он без присмотра сейчас. Сказал, что подберет японскую винтовку и подстрелит из нее Рыжего. Нам только и останется, что потом повернуть его головой в другую сторону. Мол, испугался, подставил спину врагу и получил пулю — никто и не подкопается.
Панчик неожиданно ощутил, как внутри него разрастается пустота. Ему давно не нравилось то, что они делали, но вот так… Подставить друга, того, кто шел вместе с ними в смертельные атаки почти без шанса на успех, кто спасал им жизни — это был уже перебор. Тем более, еще и выставить трусом! Родным про такое, конечно, не напишут, но вот в роте и полку слухи пойдут, а там кто-то знакомый услышит… Панчик представил, как к его матери и сестре кто-то бы пришел и начал рассказывать, как он, их сын и брат, испугался и от смерти бегал!
— Прикрывай! — поляк оттолкнул отшатнувшегося от него Чарного, а потом бросился вперед. — Рыжий! Рыжий! — орал он, привлекая внимание затаившихся впереди японцев. — Не высовывайся! Сзади вражеский снайпер!
— Понял-понял! — в развалинах соседнего дома мелькнуло знакомое раскрасневшееся лицо и тут же исчезло.
Панчик выдохнул и поспешил рухнуть на землю, когда вокруг застучали японские пули. Все-таки он знатно нашумел, привлекая внимание Кунаева, и теперь к ним не меньше десятка узкоглазых повернулось. Но ничего, выживут, еще
