решительно выпалила тетушка. – Мы… Я к этому не готова! Здесь опасно: и варяги, и нежить, и чудища какие-то, и… и тут даже портные – нелюди! Когда ты мне написал, я не думала, что… все будет так! Я представляла совершенно по-иному: и здешнюю жизнь, и тебя, и Митю, и как вы между собой ладите… Я думала, я тебе нужна, а сейчас… – Она развела руками и в голосе ее зазвенели слезы. – Я ничего не понимаю! Я умею экономить и приготовить обед на трех человек и прислугу из одной курицы, но я не умею принимать губернаторш, князей и еще бог весть кого! Я чувствую себя… замарашкой, глупой и невоспитанной! А теперь, когда ты еще и целый князь… Я… я рада за тебя, Аркадий, Христом Богом клянусь, рада. И родители бы гордились… Но… нам с Ниной лучше уехать!
– Но я не хочу! – Ниночка вдруг уперла кулачки в бока и впервые на Митиной памяти наставила косички на маменьку. – Митька же без меня пропадет! На нем же возьмут да обженятся, и даже не спросят! Я этих девчонок знаю!
– Кто… обженится? – дрогнувшим голосом переспросил Митя.
– Да хоть Варька, племянница губернаторская, что давеча приехала! Так и сказала, что ее тетушка ее на тебе обженит. Алька Шабельская ее побила, она сама хочет на Митьке обжениться! А я их обеих стукнула, потому что Митька – мой кузен, а они обе – дуры, особенно Алька, только жрать и горазда! Хотя и Варька не лучше. И ты на них не обженишься, понял?
– Клянусь, кузина, сделаю, как ты скажешь… – пробормотал Митя, в доказательство прижимая ладонь к сердцу.
– Это ты сейчас так говоришь! – Ниночка подозрительно на него прищурилась. – А потом хлоп – и обженят! Никак нам нельзя уезжать. – Она убедительно поглядела маменьке в глаза. – А еще Варька говорила, что если я ей помогу, так мне тоже жениха найдут, может, даже графа какого! Только я ей все равно помогать не стану! Я лучше как та девочка, с которой мы в мелочной лавочке познакомились, когда с Георгией за покупками ходили… Она путешественницей хочет быть, и я тоже захотела! Если у меня кузен – князь, мне же можно за графа не ходить и быть путешественницей?
– Вы же не можете лишить дочь такого будущего, а меня – такой защитницы, тетушка? – ломким от смеха голосом выдавил Митя.
– Ты над маменькой смеешься! – Воинственные Ниночкины косички снова нацелились на него. – А моя маменька – самая лучшая и она всегда права! Только сейчас чуть-чуть ошибается, но она немножко подумает, мы останемся, и она снова будет всегда права, ясно?
– Совершенно, – торжественно согласился Митя.
– Людмила? – Отец вопросительно поднял брови. – Дети вроде как поладили… Хотя образованием девочки все равно следует озаботиться всерьез: будущей графине нужны манеры, а путешественнице – знания.
– Я… я подумаю, – поднимаясь, пробормотала тетушка. – Ниночка, идем…
Они вышли. Ниночка оглянулась и строго на Митю насупилась – присматривала.
– Как думаешь, стоит сказать тетушке, что отпустить их мы все равно не сможем? Родня Истинного Князя без защиты и присмотра – слишком большое искушение для всех, кто пожелает от нас чего-то добиться, – глядя им вслед, негромко спросил Митя.
– Всегда лучше, когда человек полагает, будто сам принимает решения, – покачал головой отец.
Разговор с альвом-евреем
Другие важные разговоры состоялись на следующий день.
Йоэль явился по своему обыкновению с утра. Не то чтоб совсем раннего, но, измотанный вчерашними событиями, Митя уснул, будто провалился в бездонную пропасть.
Пронзительный вопль Леськи: «Спит паныч, умаяшись оне, никак вам туды не можна!» – и громкий хлопок двери заставили его резко сесть в кровати и… потянуться за подушкой, испытывая необоримое желание запустить ею в наглого альва.
И тут же он замер. Потому что на кровати, прямо поверх перины, едва заметно мерцая глубоким жемчужным блеском, лежали сорочки. Восхитительные. Строгие. Ни единой лишней детали. Абсолютное совершенство кроя и строчек. Безупречные.
Митя протянул к ним подрагивающие пальцы. Прикосновение к мягко переливающемуся альвийскому шелку было чистым, незамутненным наслаждением.
– Я… к вашему сведению… спал, – пробормотал Митя, и в голосе его дрогнуло самое настоящее рыдание.
Глаза альва, восседающего на стуле с величием и изяществом наследного принца на троне, довольно блеснули:
– А мы с дядьями и матушкой – нет! Всю ночь шили… Примерьте.
Альв легко спорхнул со стула и подтянул к себе саквояж. Ни безупречный цвет лица, ни безукоризненный костюм, ни собранные на макушке в вычурные косицы серебряные волосы – ничто не выдавало бессонной ночи.
– А пауков… переловили? – спросил Митя, поглядывая на сорочки в благоговении и почти ужасе – вдруг исчезнут? Потому что две – нет, господа, вы не понимаете, действительно ДВЕ! – сорочки целиком из альвийского шелка… Такое разве что у самих альвов бывает. Не таких, как Йоэль, а тех, что совсем альвы, из-под Холмов.
– Ловим… – вздохнул альв. – Одного не хватает. Найдется рано или поздно, главное, чтоб никто его не прибил, приняв за фомора. Или еще за какую нечисть. Предваряя ваш вопрос, сразу скажу… – Он вскинул ухоженную ладонь, не давая Мите вставить слово: – Их привезла моя мать из Вены. Он… он был альвом. Мой отец. Только… это ведь для нас все альвы – лорды. А в реальности, даже альвийской, когда все лорды, кто-то должен быть лордом-золотарем. Ну или лордом-садовником. Лордом-портным… Вот он таким и был: портным при альвийском посольстве в Австрийской империи. У них это, правда, именовалось «лорд-мастер Одеяний». Он даже и впрямь принадлежал какому-то из альвийских Великих Домов…
«Дому Ивы, – подумал Митя. – Тут уж без сомнений».
– Ему нужны были помощницы для черновых работ. Но даже для таких работ альвы набирают лучших. Моя мама такой и была: лучшая портниха мастерской, в которой она тогда работала. Альвы – это уровень, если ты работал на альва, для тебя все двери открыты. Ее взяли, а потом… Она ведь и сейчас красива, а тогда… Молодая. Экзотичная – по крайности, для него. Талантливая – для альвов это много значит. Он говорил, что она тонко чувствует красоту. Он вообще говорил много и красиво. Сейчас тоже все говорят, что она сама виновата. Надо было помнить, что он другой веры. И вообще нелюдь. Но она не хотела об этом помнить… тогда. А потом оказалось, что… у нее будет ребенок.
Митя почувствовал, как щеки у него вспыхивают: все же это очень деликатная тема, а альвы… вот уж дети природы, если так просто могут ее обсуждать! Даже будучи евреями…
– Мы с ней говорили об этом всего один раз. Я… ее заставил.
Вот точно – дети природы! Трудно вообразить, как бы он, Митя, свою мать заставил… Хотя и мать у него… м-да…
– Он сперва очень удивился. Сказал, что никак этого не ожидал. Что это так же странно, как если бы… если бы человек имел ребенка от мартышки. – Лицо Йоэля исказила чудовищная гримаса: в ней были и боль, и ненависть, и презрение, и… бесконечное унижение – уж его-то Митя опознавал безошибочно. – Что люди и без того нечто вроде животных, а уж те, которых и сами люди считают не ровней себе… те и вовсе… И велел… приказал ей избавиться от ребенка. Я… Вы… По всем статьям то, что она сделала, – преступление. Но она говорила, что была очень зла. Хотела сделать ему так же больно, как он сделал ей. И она украла. Зашла в его мастерскую, вроде как в последний раз, к ней там все привыкли. И забрала маленьких паучков, новорожденных. И уехала. Ей предлагали остаться в Петербурге, в ателье самой Иды Ладваль. Но она боялась, что он станет ее искать. Не из-за меня, – он усмехнулся, криво и зло, но даже эта улыбка ему шла, – …из-за пауков. А может, хотела, чтоб искал… хотя бы из-за пауков. Уехала сюда, к братьям. Пауков разводить она даже не пыталась – им требуется особая, альвийская сила, чтобы расти, а без нее они во что-то вроде спячки впадают. Мне пять лет
