от сынка…
– Простите? – холодно переспросил Лаппо-Данилевский.
Паробеллум он не опускал, мечась глазами между топором у горла сына и стоящим над ним Митей.
– Вряд ли в этой ситуации вам стоит надеяться на прощение, – вздохнул Митя.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – ледяным тоном бросил Лаппо-Данилевский.
– Это, знаете ли, пока вы против подданных отечества нашего злоумышляли, можно было рассчитывать на недостаточность улик или поддержку покровителей. А к делу о государственной измене подход иной будет. О ваших денежных затруднениях известно многим, так что причину предательства искать не придется. Неужто и впрямь надеялись, что фонари, выставленные руной призыва, и массовое кровавое жертвоприношение удастся выдать за случайность? Да и Алешку видели: в той самой пещере, где он сговаривался с лазутчицей фоморов. Собирались поставить там пару фоморьих фонарей и подготовить «засадный полк»? Ударили б на город не только изнутри, но и снаружи? Любопытно, кого в жертву готовили… – Митя поглядел на Алешку, на старшего Лаппо-Данилевского и устало покачал головой. – Впрочем, нет, не любопытно. Неплохой план, как и все иные ваши планы. Даже удивительно, что при такой предусмотрительности они всегда заканчиваются неудачей, – равнодушно добавил он.
– Это все ты! – корчась у Мити под ногой, прохрипел Алешка. – Я же говорил тебе, отец, что в пещере был варяжский драккар! Невидимый! Он сбежал, а потом стрелял по нам, а потом привез на склады железо. А ты все – болван, болван! А я не болван – это все он! И с Бабайко, и с варягами – да он на все способен!
– Благодарю. Даже лестно… – хмыкнул Митя. – Хотя я способен на большее, чем быть злым роком провинциального дворянского семейства.
– Надеетесь на Кровную родню? – хмыкнул Лаппо-Данилевский. – Не стоит так уж верить, что они по-прежнему будут держать в руках всю власть в империи – слишком уж многим они мешают!
– Фоморам? Варягам? Вам, Иван Яковлевич?
– Я не собираюсь обсуждать с мальчишкой придворную политику! – Лаппо-Данилевский высокомерно вскинул голову. – И напрасно вы с вашим батюшкой надеетесь выслужиться! Какие еще жертвоприношения? Всего лишь неумные фантазии полицейских. Еврейский погром – обычное дело, этой нации не впервой возбуждать против себя негодование честных христиан. В конце концов, они Христа распяли! Ваше свидетельство, что бы вы там ни видели, не стоит ничего: вы просто клевещете, желая помочь батюшке в карьере. Да и как вы могли что-то видеть или слышать, неужто с невидимого варяжского драккара? Любопытно, любопытно, откуда бы вам знать, где он, тот драккар? А не вы ли и привели находников в город? Или ваш батюшка? Все же он человек небогатый, из низов… а железо – изрядный куш и соблазн для вчерашнего мещанина. Да и с фоморами не все чисто. Верно ли я слышал, что их предводитель, с которым будто бы сговаривался мой сын, на самом деле гувернантка Шабельских?
При этих словах Алешка захрипел; Митя даже мельком глянул, не перерезал ли ему невзначай горло.
– Эта уродина?
– Так все фоморы отнюдь не красавцы, – пробормотал Митя. – По сравнению с иными мисс Джексон весьма мила.
– Значит – верно? Надо же, а мы и не знали! А вот вы-ы… Она ведь вас навещала дважды в неделю, уединялась с вами под предлогом уроков… А каких уроков, кто может сказать? Да и сами Шабельские: зачем они нелюдь в доме столько лет держали и какой имели умысел? Дочь их младшая и вовсе вызывает немалые подозрения: была замешана в деле Бабайко – как бы не сама лично мертвецов поднимала, о чем мы с Алешкой и будем свидетельствовать. Ах да, еще альв! Агент Туманного Альвиона, не иначе, и цель его – отвадить фоморов от островов, натравив на наши беззащитные земли. Вполне в духе альвийского коварства!
– Он наполовину еврей, – пробурчал Митя.
– И вовсе выродок, – согласился Лаппо-Данилевский. – Личность, несомненно, гораздо более подозрительная, чем, как вы изволили выразиться, провинциальное дворянское семейство. А ведь вы его публично своим портным объявили, многие слышали! Есть еще бывший муж моей нынешней жены, а ваш управляющий Штольц. Его братец Ингвар, кажется, тоже присутствовал на тех уроках с фоморой-гувернанткой? Надо же, какой казус… И гимназисты, о которых вы проявили заботу, столь странную для себялюбивого мальчишки, каббалист, инженер… Поверьте, о них я тоже найду что рассказать подозрительного, так что целый заговор нарисуется. Даже если нам с сыном не удастся оправдаться и мы пойдем на дно, – губы Лаппо-Данилевского скривила злая усмешка, – за собой мы утянем и батюшку вашего, и вас, Дмитрий, и даже ваших Кровных родичей! Уж можете не сомневаться!
– И чего вы хотите? – мрачно сказал Митя.
Ни мгновения… Ни единого мгновения он не сомневался, что Лаппо-Данилевский так и сделает. И если за себя и отца Митя не волновался – Истинный Князь неприкосновенен – то Ингвар, Йоэль, Даринка… Ему ли не знать, как подозрительны и пристрастны бывают господа из Петербурга!
– Для начала извольте отпустить моего сына! – фыркнул Лаппо-Данилевский.
Митя подумал – и убрал топор от горла Алешки.
Скалясь, как озлобленная крыса, Алешка вскочил, отпрыгнул назад, отступая за спину отца, и торжествующе ухмыльнулся:
– Возомнили о себе невесть что? Как бы не так! Будете делать, что вам скажут!
– Алексей! Помолчи… Вы тоже будете молчать, Дмитрий, – придавил голосом Лаппо-Данилевский. – И батюшке вашему объясните, чем может для него обернуться излишняя настойчивость в расследовании этого дела. А теперь – прочь с дороги! – Он сделал рукой жест, будто смахивал соринку.
– Не торопитесь так, Иван Яковлевич… – задумчиво проговорил Митя. – Все равно я в вашей паротелеге шланг от парового котла выдернул. Не думал, что мы с вами договариваться станем… – Теперь уже Митя криво улыбнулся. – Да, раз уж мы с вами так мило беседуем… Уж не сочтите за труд, Алексей, меня давно мучает вопрос… Это же вы каким-то образом оставили следы медведя на месте убийства Эсфирь Фарбер? Чтобы навести подозрения на младшего Потапенко?
– Вот и видно, что как ни пыжься, а вы всего лишь парвеню![51] Иначе вас бы не беспокоила ни грязная жидовка, ни это животное, ее любовник!
– Алексей, я велел тебе молчать! Просто ничего не отвечай…
– Если он не ответит, разговора не будет, – хмыкнул Митя. – Я не сомневаюсь, что он это сделал. Меня, знаете ли, интересует – как? Не могли же вы таскать за собой некую печать… штамп… в форме медвежьей лапы? Из дерева или металла? Куда бы вы ее прятали, в панталоны?
– Представьте себе! – расхохотался Алешка. – Да! Не сообразили? Впрочем, куда вам… Эту самую печать не обязательно делать из дерева или из металла… Хватит обыкновенного меха с нашитыми когтями! Достаточно пары мгновений, бросить ее на землю и придавить подошвами. И эти мгновения у меня были, пока вы в погоню кинулись, а остальные в доме квохтали да метались, как куры!
– Оригинально, – покивал Митя. – Даже талантливо… Что ж, для таких талантливых господ у меня есть особое предложение. Вы поедете туда. – Он махнул рукой, и Лаппо-Данилевский настороженно спросил:
– И что – там?
– Мужской монастырь. Половину оставшегося после выплаты долгов состояния передадите городу на восстановление, половину, так и быть, монастырю, чтоб вас приняли. И проживете там всю свою жизнь, оба. Труд. Молитва. Покаяние. Можете даже не каяться искренне – ваши отношения с Богом Людским и Сыном Человеческим суть ваше и Его дело. Главное, чтоб вы никогда этот монастырь не покидали: ни вы, ни ваш сын. И пока вы там, я и мой отец ни делом, ни словом не коснемся вас.
Алешка расхохотался. Иван Яковлевич настороженно поглядел на Митю и напряженно спросил:
– А если нет?
– Нет так нет, – легко согласился Митя и шагнул в сторону, давая понять, что не собирается перекрывать им дорогу. – Ступайте себе с Богом и Предками… куда хотите. И делайте, что пожелаете. И пусть все, совершенное вами, падет на ваши головы.
– Какой-то подвох? – еще больше насторожился Лаппо-Данилевский.
– Безусловно, – снова согласился Митя. – Но выбор у вас есть. Или туда, – он махнул на улицу, уводящую к монастырю, – или обратно, –
