лошади, но юноше казалось, что он еще никогда так не уставал. Кругом кричали, суетились, докладывали, даже жевали, и все это сливалось в надоедливый, утомительный сон с открытыми глазами.
Совесть требовала подъехать к Оскару и что-нибудь ему сказать, но сперва следовало спросить у Ворона, нет ли приказаний, а сил не было. Ричард мешком сидел на спине Соны, переводя взгляд с восторженных адуанских рож на смущенные лица опозорившихся. Где-то рядом были пленные, но рассматривать легендарных «барсов» юношу не тянуло, он мечтал об одном – забраться в палатку, сбросить сапоги и уснуть, а до этого счастья было часа три рысью.
Из рассветных сумерек вынырнул маркиз Дьегаррон, что-то сказал Алве, Дик даже не понял, на талиг или по-кэналлийски. Голова маркиза была обмотана шейным платком, сквозь набрякшую материю сочилась кровь. Рокэ выслушал, кивнул и тронул поводья. Моро взмахнул хвостом и повернул в сторону ручья, Сона самочинно пристроилась сбоку.
– Вы неважно выглядите, юноша, – равнодушно заметил маршал. – Когда мы вернемся, идите к себе и ложитесь. Я без вас обойдусь.
Дик растерянно кивнул. Сонная одурь затягивала, как болото, и еще отчего-то стало холодно. Очень. Арамона наверняка ворует предназначенные унарам дрова, а стены аббатства высасывают тепло и вместе с ним жизнь…
Они все принадлежат Лаик, им не вырваться, незачем и пытаться. «Загон» не отпускает даже после смерти, сейчас Ричард Окделл возьмет свечу и займет свое место в бесконечной процессии, он не будет первым и не будет последним…
Звонит колокол, пора идти… Неужели отец не обернется?!
– Господин Первый маршал…
Оскар?! В Лаик? Что он тут делает? Дик с трудом разлепил глаза. Старая галерея пропала, это был сон, он просто уснул в седле. Они возвращаются с ночной вылазки, бириссцы разбиты, а Феншо что-то хочет сказать Ворону. Про вчерашнее…
– Монсеньор, – молодой генерал был страшно бледен, – я прошу вас уделить мне минуту. Я желаю объясниться.
– Нет, – покачал головой Рокэ, – вы будете объясняться не со мной, а с Создателем, если, разумеется, он захочет вас выслушать. По возвращении в лагерь вы получите полчаса на приведение в порядок личных дел, затем вами займется его преосвященство, после чего вы будете расстреляны.
Оскар не сказал ни слова, лишь отдал честь, повернул коня и отъехал.
– Эр Рокэ! – От волнения Ричард забыл и о том, что Алву следует называть монсеньором, и о том, что приказы Проэмперадора не обсуждают. – Это несправедливо! За что?!
– За пренебрежение приказом, которое могло повлечь непоправимые последствия, – соизволил пояснить Ворон. – Думаю, мы остановимся именно на этой формулировке.
– Но не повлекло же, – прошептал совершенно раздавленный Дик.
– Если бы повлекло, расстрелять следовало б меня.
Алва отвернулся. Разговор был окончен. По крайней мере, силы продолжать у Дика не было, у него вообще не осталось сил ни на что. Сона продолжала идти рядом с Моро, светило солнце, впереди по желтеющей траве скользили, постепенно укорачиваясь, тени двух всадников. Где-то вдалеке текла Рассанна, а в лагере ждали возвращения Проэмперадора. Первый бой закончился победой, но что будет дальше? С Оскаром, с ранеными, с пленными, со всеми ними?
Глава 7
Талиг. Вараста
398 год К.С. 16-й день Летних Волн
1
Епископ Бонифаций, всклокоченный и благоухающий, как питейная лавка, подплыл к Проэмперадору и обвиняюще поднял палец.
– Вы не разбудили меня, герцог, хоть я, смиренный, не раз говорил, что желаю узреть, как вразумляют забывших Создателя разбойников.
– К сожалению, ваше преосвященство, – невозмутимо сообщил Алва, – нам требовалось передвигаться очень быстро и очень тихо. К тому же вы уже легли и, судя по тому, что я слышал, проходя мимо вашей обители, спали весьма крепко.
– Это так, – признал преосвященный, доставая походную флягу. – Я спал и видел сны, а богоугодное воинство сражалось со злокозненными и нечестивыми. За вашу победу, Рокэ! Говорят, было шумно?
– Не слишком. Ваше преосвященство, если вы уже проснулись…
– Проснулся, – кивнул епископ. – Как роза под лучами утреннего солнца и как жаворонок, лелеемый летним ветром.
– Тем лучше. У нас появились люди, нуждающиеся в исповеди и предсмертном утешении.
– Воистину все бренно! – Бонифаций бережно завинтил крышку и убрал флягу за голенище отнюдь не пастырского сапога. – Но погибшие за веру утешатся в пышном саду средь куп бледных роз, вкушая… Не важно, что именно, главное, утешатся. Кто ранен, я их знаю?
– Раненых довольно много, и четверо, похоже, смертельно, но сначала вам предстоит исповедовать приговоренного к смерти.
– Вы меня не путайте! – возмутился епископ. – Одно дело исповедовать отходящего брата моего во олларианстве, а другое – обращать язычников, которые упрутся, аки мулы, знаю я их. Да и поделом душегубам, хотя куда я денусь.
Бонифаций со вздохом посмотрел на сапог, но преодолел искушение и гордо произнес:
– Я готов нести свет и прощение.
– Сначала прощение, – уточнил Алва, – свет потом. Вам придется исповедовать генерала Феншо.
– С ума сошли? – Густые брови епископа взлетели вверх. – То есть где ваше милосердие, герцог? За что?
– Рокэ, – бросился в бой молчавший до этого Вейзель, – пора заканчивать с этой шуткой! Осел свое получил, но издеваться над таинством исповеди грех.
– А вот перевязь с него надо снять к кошачьей матери, – весело добавил Савиньяк. – Пусть походит в полковниках, полезно…
– Нет, господа, – голос Проэмперадора был совершенно спокоен, – я не шутил, такими вещами не шутят. Оскар Феншо умрет, это лучшее, что он может сделать.
– Но он же совсем мальчишка! – Вейзель явно не верил собственным ушам.
– Что ж, значит, ему повезет умереть молодым, я могу ему лишь позавидовать, мне это не удалось!
– Я согласен, что молодой Феншо виноват. Он ослушался приказа, чуть не погубил пошедших за ним людей и не погиб сам, но намерения у него были самые благие. Молодость горяча, он устал от бездействия, ему хотелось подвигов. Кроме того, за Феншо охотно идут люди, и со временем…
– Если б люди за ним не шли, – холодно заметил Алва, – еще можно было бы раздумывать, но они идут. Если Феншо-Тримейна сегодня не расстрелять, «со временем» он заведет в ловушку не роту, а армию. Тогда поздно будет думать.
– Изрядно сказано, – вмешался епископ, – токмо судящий о грязи на чужих сапогах должен почаще взирать на свои. Сколько раз, Рокэ, нарушали приказы вы?
– Право, не помню. Но, ваше преосвященство, нарушая приказы, я вытаскивал своих генералов и маршалов за уши из болота, в которое они влезали по собственной дурости. Если б у Феншо хватало ума нарушать приказы и побеждать, он стал бы маршалом, а так он станет
