покойником.
– И малая жестокость бывает плотиной на пути кровавой реки, – пробормотал Бонифаций. – Что ж, «и пошел он напутствовать оступившегося, дабы миновала его бездна страшная, бездна пламенная, бездна закатная…».
– Подумать только, – вздохнул, проводив аспида взглядом, Вейзель, – ему когда-то прочили кардинальскую шапку… Рокэ, и все же вы не правы!
Проэмперадор не ответил, только медленно поднял голову и посмотрел в глаза артиллеристу. Ричард хорошо знал этот взгляд – исподлобья, ожидающий и вместе с тем равнодушный.
– Ро́сио, – Эмиль Савиньяк откровенно волновался, – нельзя же так… Ты же сам все затеял. Раззадорил этого дурака, встал у этого клятого оврага, ты ведь знал, что он в него сунется… Ты сделал из Феншо… сделал…
– Подсадного поросенка, – подсказал Проэмперадор. – Да, сделал и поймал, кого хотел. Ну и что?
– Это бесчестно, – вздохнул Вейзель. – Самому подтолкнуть человека на ошибочный путь и его же за это наказывать.
– Пусть не подталкивается. Курт, Эмиль, мы знакомы не первый год, неужели вы до сих пор не уяснили – мне плевать на честь, доброе имя и прочую дурь. Мое дело – война! И я ее выиграю, к вящему разочарованию талигойских радетелей и гайифских торгашей.
– Поступайте как хотите. – Артиллерист махнул рукой. – С вами невозможно спорить.
– Так не спорьте. При казни, к слову сказать, можете не присутствовать.
– Нет, Рокэ. Я сказал вам все, что думал, но я только генерал, а вы – Первый маршал и Проэмперадор. Не нужно показывать армии, что между нами существуют разногласия, а я все еще жив.
– Я могу лишь повторить слова барона, – твердо сказал Савиньяк. – Ты поступаешь мерзко, но ты побеждаешь, а эта война, сдается мне, будет самой мерзкой в моей жизни.
– Благодарю вас, господа. Ричард? – Похоже, Ворон лишь сейчас заметил оруженосца. – Я, кажется, вас отпустил. Отправляйтесь спать.
– Монсеньор, – Дик сам удивился, что говорит твердо и спокойно, – прошу вашего разрешения на встречу с Оскаром Феншо. Он мой друг, и…
– Идите к кому хотите, – махнул рукой Рокэ, – только сперва разыщите Коннера или Шеманталя и пришлите ко мне.
2
– Я надеялся, что ты зайдешь. – Оскар довольно удачно изобразил улыбку. – Выпьешь?
– Если угостишь. – Дик тоже попытался улыбнуться.
– Угощу.
Феншо потянулся к стакану – но неудачно, тот покатился по походному столику и свалился на земляной пол, правда, не разбился.
– Паршивое стекло, – покачал головой осужденный, доставая чистый стакан, – но вино неплохое. Для похорон сойдет.
– Оскар, – выкрикнул Ричард, – не говори так! Ничего с тобой не будет, эр Рокэ шутит…
– Нет, – покачал головой Оскар, – он хочет меня убить, и он убьет. Я посмел полюбить королеву, герцог Окделл, а это карается смертью. Рокэ Алва никому не позволит смотреть на Катарину Ариго. Запомни это, если хочешь жить. Не смей любить королеву, не смей быть смелее, не смей быть моложе…
– Моложе?
– Рокэ хорошо за тридцать, а мне – двадцать шесть. Через десять лет он будет пьяной развалиной, а я стал бы маршалом. Его победы позади, мои были впереди. Мои победы, моя любовь, моя жизнь… Он это понял и убрал меня. Ворон ревнив и завистлив, скоро ты это поймешь. Алва проиграет эту войну, потому что боится! Раньше, не спорю, он хорошо воевал, но он стареет и слишком много пьет. Мы почти месяц тащимся вдоль реки и не знаем, что дальше. И он не знает. Нужно было выловить разведчиков и идти к горам, а он…
– Оскар, но… Извини, но это бириссцы вас поймали, а не вы их… А Ворон поймал бириссцев. И потом, он же тебя предупреждал!
– Ты прав, – глаза Феншо погасли, – я ошибался. Я привык к другой войне, но Рокэ хотел, чтобы я попался, потому и встал у этого оврага. Потому и позволил мне говорить при тебе – ему был нужен свидетель. За мной с самого начала следили эти мужланы! Кто мешал Рокэ отправить меня в разведку с таможенниками? Наши кони лучше бирисских, с собакой мы бы живо их нашли.
Это было правдой. Ворон должен был так поступить, но когда он играл честно?
– Молчишь? – Феншо поднял стакан. – Потому что я прав. А, гори все закатным пламенем! Давай выпьем, Ричард Окделл. За тебя и твою будущую жизнь. Живи и будь счастлив. Возьми у жизни то, что не забрал я. Если тебе посчастливится увидеть королеву, скажи ей, что Оскар Феншо-Тримейн умер с ее именем, только… Только вряд ли ты ее увидишь.
Он увидит, увидит и скажет. Катари все узнает, это его долг перед Оскаром, но неужели Рокэ в самом деле ревнует? К Феншо? К человеку, с которым ее величество не сказала ни единого слова?!
– Я… Я все передам, – пробормотал Ричард, – я… Я хотел пригласить тебя в Надор.
– Не судьба. – Оскар залпом опорожнил стакан, хотел налить еще, но передумал. – Не хочу умирать пьяным, это трусость. Проклятье, скорей бы! Ты не знаешь, как это будет?
– Нет. – Дик покачал головой. – Вейзель и Савиньяк не согласны.
– Не согласны, но согласились. Наше хваленое благородство – сказал вслух, что ты против, и успокоился. Если на то пошло, Ворон прав, когда на всех плюет, – важна только сила, а остальное… А, пошло оно все к Леворукому!
Оскар вскочил и тут же сел, сцепив руки, тускло сверкнул камень фамильного кольца. У Оскара есть братья, род в любом случае не угаснет. За стеной что-то зашуршало, полог откинулся, пропустив Коннера. Неужели Алва не мог послать никого другого?!
– Сударь, – рожа таможенника казалась каменной, – вы готовы?
– Да, – бросил Оскар Феншо-Тримейн. – Где и как все произойдет?
– В овраге.
– Мне будет позволено проститься с моими людьми?
– Не могу знать. Спросите Монсеньора.
– Мой друг Ричард Окделл может остаться со мной?
– Не могу знать. Спросите Монсеньора.
– В таком случае идемте.
За стенами палатки дожидался десяток адуанов. Где-то в стороне пела труба и ухал барабан, но площадка у палаток высших офицеров была пуста. Только примятая желтая трава, стрекотание кузнечиков и неизбежная пыль. Солнце стояло в зените, и сегодняшний день оказался еще страшнее вчерашней ночи. Ричард дорого бы дал, чтобы очутиться подальше от этого лагеря, этих людей, этой войны. Юноша понимал, что это трусость, подлость, слабость, но ничего не мог с собой поделать. Оставаться с Оскаром было мучительно, уйти – невозможно.
Феншо и таможенник молчали. По жестким буро-зеленым щеткам, названия которых юноша не знал, ползали, выпуская паутину, маленькие черные гусеницы, перепархивала с ветки на ветку, словно провожая идущих, сварливая черно-белая птица, под ногами хрустели, осыпаясь, мелкие острые камешки.
Если б
