несколько дней до основания Петербурга), что в Кенигсберге стало известно: Петр I «необыкновенное, великое изготовление чинит к воинскому походу и знатным войском идет к Лифляндии». Одновременно сообщалось об указе построить на берегу Ладожского озера шесть кораблей «и больше намерение его есть на Новый шанец (то есть Ниеншанц. –
Е. А.), и по взятии того к Восточному морю, дабы из Восточной Индии торговлю чрез свою землю установить»[139].
В 25-м, августовском номере газеты мы найдем заметку из Лифляндии о взятии русскими двух шведских судов в устье Невы. В ней говорится, что Петр якобы «пять миллионов ефимков дать обещал, чтоб крепость Новый Шанец из основания сильнее и крепче построить, и место тое велико и многолюдно учинить намерен»[140]. Из этого можно сделать вывод, что в шведской Лифляндии еще до основания крепости на Заячьем острове (суда эти были взяты на абордаж 7 мая 1703 г.) были известны намерения Петра I укрепить Ниеншанц (Новый Канец) и превратить его в большой, густонаселенный город. Если припомнить сообщение от 12 мая о намерениях царя развивать восточную торговлю, то сведения эти кажутся весьма симптоматичными. Важно, что «Ведомости» касаются болезненной для местного населения темы о повсеместных грабежах и разорениях, производимых русскими войсками. Из газетной заметки следует, что, оказывается, Петр накрепко «заказал» своим войскам в Лифляндии и Ингерманландии, чтобы «впредь никто ничего не жег». Там же говорится о неких калмыках, нарушивших запрет Петра и за это приговоренных к повешению. Статья должна была успокоить встревоженное жестокостью русских общественное мнение Восточной Прибалтики.
И наконец, в августе же «Ведомости» (№ 26) опубликовали заметку из Риги от 2 июля 1703 г.: «Его царское величество не далече от Шлотбурга при море город и крепость строить велел, чтоб впредь все товары, которые к Риге и к Нарве, и к Шанцу приходили, тамо пристанище имели, также бы персицкие и китайские товары туда же приходили». В этих излишне простодушных статьях корреспондентов «Ведомостей» (которые, возможно, никуда и не уезжали из Москвы) видна знакомая рука, чувствуется целенаправленный, как бы теперь сказали, «вброс информации»: Петр хочет объявить миру, что намерен выйти к морю, присоединить к России Восточную Прибалтику, построить на Балтике порт, пустить в море свои корабли и воплотить в жизнь мечты многих своих коронованных предков – направить один из главнейших торговых потоков между Востоком и Западом через Россию, сделать транзит через нее источником благополучия страны и ее подданных. В этом состоял прагматический, меркантильный смысл «окна» в Европу, «прорубленного» в 1702–1703 гг. – Петербургу предназначалось стать важнейшим центром торговли, перевалочным узлом, вроде Амстердама и Роттердама.
Примечательно, что в ответ на сообщение Петра о взятии Ниеншанца и что этим Бог «заключительное (в смысле – крайнее к морю. – Е. А.) сие место нам даровал и морской наш штандарт исправити благоволил», боярин Т.Н. Стрешнев в письме из Москвы развил мысль царя так: «Бог вручил тебе, государю, заключительное место, город Канцы: пристань морская, врата отворенны, путь морской». Эту тему продолжил (более витиевато) А.А. Виниус: «Велика есть сиа викториа, многих ради последующих случай полезных: мало не от самыя Москвы руководствует на вся потребы вода… по желанию вашему государсткому от пристани оканской до Азова, а от Слотенбургха до Астрахани совершил есть, украсил и совершил есть замкнение по числу четырех частей вселенских четыре дивныя пристанища (то есть Балтийское, Белое, Азовское и Каспийское моря. – Е. А.)… Обрадовавшася купцы иностранныя, паче ж Росийския, видя к ближайшему путю промыслам своим такиа отверзенныя врата, имиже многократно во едино лето могут приезжать и отходити и все нужныя потребы доставати»[141].
Иначе говоря, значение завоевание устья Невы понималось всеми как шаг России «твердо встать у моря», укрепить или перестроить Ниеншанц, создать на его месте большой город и порт, вести торговлю с Западом и Востоком. Значение выхода к морю в системе меркантилистического мышления того времени абсолютизировалось. На одной из икон церкви на Марциальных водах, построенной В. Гениным, изображено пробитое в каменной стене окно и плывущие вдали корабли. Именно окном, дающим воздух и свет, представлялся Петербург. Другое сравнение в духе модной анатомической аллегории «государства-тела» выразил Петр в разговоре с прусским посланником Кейзерлингом: завоевав выход к морю, Россия станет одним из государств, «которые имеют пристани, ибо через сею артерию может здравие и прибыльнее сердце государственное быти»[142].
Конечно, тогда, в августе 1703 г., все это было еще несбыточное мечтание. Заметки в «Ведомостях» написаны так, будто и Рига, и Нарва уже под властью России, а Балтийское море можно переименовывать в Русское. Между тем шведский флот крейсировал в Финском заливе и в августе 1703 г. не дал пройти в Неву 12 кораблям голландской Ост-Индской компании. В июле 1704 г. в тот самый момент, как эскадра адмирала Анкерштерна подошла к Котлину, там же появился английский торговый корабль с грузом сукна и табака. Шведы не задержали его только потому, что капитан предъявил паспорт, подписанный наследником датского престола – английским генерал-адмиралом. Естественно, что другие мореплаватели таких паспортов не имели, и их беспощадно грабили шведские каперы. Как сообщает современник, даже в 1710 г. в Петербург отважился зайти всего лишь один корабль. Первое же русское судно из Архангельска чудом проскочило в Неву только в 1711 г.[143] Из записок датского посланника Юста Юля хорошо видно, что даже после Полтавской битвы, в 1709 г., шведы господствовали над всеми прибрежными водами своих восточно-прибалтийских провинций, бывших уже несколько лет под русским владычеством. Датскому посольству (Дания тогда не была в состоянии войны со Швецией), имевшему дипломатический иммунитет, с большим трудом удалось высадиться под Нарвой[144]. В октябре 1712 г. Петр через высокопоставленных шведских пленных тщетно пытался договориться со Стокгольмом о пропуске хотя бы одного корабля в год с вещами и «столовыми запасами», заказанными для самого царя (как явствует из переписки Петра I, он вообще предпочитал привозные продукты и вина[145]). И все же за Петербургом было будущее – после заключения мира в 1721 г. корабли пошли в Петербург. В 1724 г. у Троицкой пристани уже не хватало места для иностранных судов – в тот год их пришло 270![146]
Другая юношеская мечта Петра, воплощенная на берегах Невы, – создание своего военно-морского флота. По разным причинам ни в Архангельске, ни в Азове мечту эту не удалось осуществить полностью. И вот в Петербурге царю представился случай открыть порт, построить базу военно-морских сил, закладывать и спускать на воду любые, какие только душа пожелает, корабли и даже рассчитывать на морские победы – у шведов никогда
