за жизнь, полную актеров, то это бросаться спасать чье угодно эго.
– Я серьезно, – сказал он. – Тут у нас у всех такой вид, что не мешало бы нас подкормить. Кто-нибудь, дайте этому парню кусок курицы.
Он ткнул в Джулиана на фото.
– Мамочка, как здорово, – сказала Руби, забирая у Марго фотографию. Она поставила ее в центр стола и улыбнулась.
Это была «мамочка» от радости.
Глава седьмая
Когда вечеринка закончилась и гости разошлись, Марго вытащила из-за барной стойки, которую как раз разбирали, полбутылки вина, чтобы взять с собой в спальню. Она устала, ей не хотелось вести светские беседы с кучкой двадцатилетних будущих кого-угодно. Она уже достаточно побыла с ними, чтобы выглядеть вежливой, казаться заинтересованной, подхватить пару тарелок и без особого энтузиазма понести их к мойке, пока кто-нибудь не бросался к ней со словами: «Мы все сделаем». Она успела пошутить, обильно поблагодарить команду и раздать конверты, в которых было слишком много наличных, велела забрать все остатки, если захотят, так что, когда они будут говорить о ней в фургончике по дороге куда-то там обратно, везя с собой всех оставшихся омаров, они неизбежно скажут, что Марго потрясающая. Он попадет в список «хороших» знаменитостей – щедрых и ненапряжных.
Марго позволила повесить дома всего одну свою фотографию, потому что считала подобное дурным тоном. Некоторые из ее партнеров по «Кедру» увешали все стены своими фото в медицинской одежде, как будто и в самом деле были врачами. Чарльз, например, обожал свои рекламные фото, особенно ту, где он, весь в крови, пытается успокоить человека с оружием в приемном покое. Он увеличил ее до размеров постера и повесил в холле высотой в два этажа, под хрустальной люстрой.
Единственной фотографией, которую Марго допустила в дом, был снимок, сделанный во время третьего сезона сериала, в тот год, когда ее номинировали на «Эмми» и Variety поместил ее портрет на обложку с подписью: «Марго Летта – самая милая женщина в Голливуде?» Она вставила обложку в рамку и повесила в прихожей – отчасти шутки ради, потому что все, кто был знаком с Марго, конечно же, знали, что она милая, но еще она замечательно играет милую, потому что ей было важно, чтобы ее воспринимали именно так. Обложка также служила подсказкой тем, кто переступал порог, не будучи знакомым с Марго: она – самая милая женщина в Голливуде? Да.
Кейтеринг уехал, Марго открыла холодильник и обнаружила торт. Его аккуратно нарезали на порции и разложили по контейнерам Tupperware. Марго отрезала себе кусочек меньше, чем хотела, но больше, чем следовало. Ее мучило то, что она расплакалась перед друзьями Руби, она понимала, что это смешно. Им по семнадцать, они скоро уедут из дома, они в предвкушении и ужасе, и никогда больше слезы не будут даваться им так легко, что чужие, что свои. Они все так кинулись ее утешать.
Фотография ее подкосила. Правда. У нее не было на виду фотографий Дэвида до инсульта, потому что она не могла видеть его прежнюю улыбку, ту, широкую, сильную, без едва заметного обвисания с одной стороны, которое постоянно напоминало о том, что изменилось в их мире. И все, о чем она могла думать, глядя на себя прежнюю, – это то, что все хорошее у женщины на фотографии было уже позади, но она об этом пока не знала.
– Я наверх, – сказала она Дэвиду, который сидел у себя в кабинете за столом.
– Хорошо, – ответил он, не отрываясь от компьютера.
Она постояла с минуту, наблюдая за ним. Лоб у него был нахмурен от сосредоточенности.
– Эй, кулон просто идеален.
Он обрадованно поднял на нее глаза.
– Изобретательно придуманная штучка. Не знаю, заметила ли ты, но цепочка продета сквозь верхнюю полую вену и левую легочную, так что сердце висит немножко под углом, точно как в теле.
Он взял воображаемое сердце в ладони и прижал его к груди.
– Нет, – со смехом ответила она. – Этого я не заметила, но заметила, что Руби от него в восторге. Ты молодец.
– Я скоро поднимусь.
Он снова повернулся к компьютеру и защелкал клавишами. Марго не нужно было смотреть на экран, чтобы понять, что он играет в скрэббл. После инсульта Дэвид стал играть в несколько игр, чтобы усилить нейронные связи, помочь восстановлению памяти и запоминанию мира. Он и сейчас играл в них с почти религиозным фанатизмом.
Наверху Марго переоделась в спортивный костюм, собрала волосы в пучок и должным образом поскребла лицо до смешного дорогим отшелушивающим средством, прежде чем намазаться до смешного дорогим увлажняющим, которое ее уговорила купить Бесс. Бесс ахнула, когда Марго сказала, что пользуется кольдкремом Noxzema, чтобы снимать косметику, но Марго нравился запах крема – так пахла ее юность. Закулисьем, сырыми гримерками, летними гастролями, премьерами и вечерами, когда ей, выжатой как лимон, не терпелось уйти из театра, но уснуть не получалось, так она была заведена после спектакля. Она принесла в спальню бокал для вина, села на кровать. Самое начало лета, слышно, как соседские дети кричат у бассейна. Марко? Поло! Марко? Поло!
Одно время она постоянно думала о том утре, когда случился инсульт, пытаясь усилием воли вернуться туда и все изменить. Дэвид накануне вечером вернулся с конференции в Лондоне. Из-за разницы во времени встал с рассветом и ушел на пробежку вдоль Ист-Ривер. Марго поднялась рано, вместе с ним, сходила в маленькую французскую пекарню на углу за круассанами, бриошью и кофе, который, как она предполагала, был куда лучше того, что они обычно покупали в Gristedes[25]. Она положила немного малины в красивую фарфоровую миску, которую им подарили на свадьбу, – они ею никогда не пользовались. Купила цветов, огромные малиновые пионы, и поставила их в кувшине на стол.
– По какому поводу? – спросил Дэвид, зайдя в кухню.
Он был только что из-под душа, пах лавандовым мылом и зубной пастой и сразу наполнил комнату хорошим настроением и живой энергией, хотя спал всего несколько часов.
– Так, в честь твоего приезда, чтобы ты понял, как я по тебе скучала.
Он был в новой рубашке, купленной на Джермин-стрит. Каким бы напряженным ни было расписание Дэвида, он всегда находил время пройтись по магазинам. Он любил одежду, и Марго это в нем нравилось, его пижонские наклонности, яркие цвета, которые он предпочитал. Новая рубашка была цвета слоновой кости, с широкими фиолетовыми полосами, которые как-то тепло подсвечивали и украшали его лицо. Дэвид поцеловал Марго, не по-утреннему мило, а с намерением. Взглянул на часы.
– Знаешь, у меня есть еще часок.
Марго всегда будет жалеть о том, что после этого приглашения не увела его наверх, а посмотрела на вкусности, которые собрала, и решила, что им надо сесть и
