меня красавчик. Правда ведь?
Лиза сдвинула брови:
– Мне пофигу. Кузнечик-перебежчик. Мальчишка.
Нина Васильевна позвала ужинать, и Лиза с негодованием ушла, так и не дождавшись бегунов.
Глава тринадцатая
Потерянная неизвестная
Маринке нравился Андрей, брат Лельки. Хотя, глядя на него, можно было сделать легкое оценочное суждение о настоящем облике атомной войны. Страшнее парня придумать было нельзя. Но его не парила морда лица, потому что, при ужасной красноте, с щелками таких же голубых глаз, как у сестры, с перебитым в армейских драках носом, у него была просто «обалденская» фигура, как выражалась Маринка. Да, и молодость, конечно, этому гнусавому типу еще добавляла баллов…
– Ай, какие у него плечи… а какая задница… – приговаривала Маринка.
Знали о пагубной страсти Маринки пацаны Мешковы. Они постоянно дразнили ее и Андрея. Но Лиза со скуки придумала иное…
Она подговорила Степку быть письмоводителем, а сама с Чубайсом, Корявым, Максом и почтарькиными детьми взялась за сочинение легенды. Они писали короткие записки и носили их Маринке.
Инкогнито!
Ни это я, ни то.
И ты сперва еще придумай кто,
Я так тебя люблю,
Что лишь молю,
Открой мне душу девичью свою!
Подпись решили сделать соответствующую: «Самому Наилудшему». И специально подбавили ошибок, чтобы не придраться!
Записка скручивалась в трубочку и кидалась в бутылку из-под пива, а уж их в лесу напротив Лельки валялось море. Послав две записки, Лиза ждала реакции. Маринка незамедлительно прибежала к ней с пылающими щеками.
– Это он! Он! Это точно он! – верещала она.
– Ну, наверное, он стесняется! Напиши ему ответ.
– Да как! Я не умею двух слов связать.
– Давай я тебе помогу…
И Лиза стала пособницей Маринкиного самоутверждения.
Мой бог, когда ты только взглянешь —
До сердца самого достанешь.
Не знаешь ты, как я люблю
И изнутри очень горю.
Потерянная неизвестная обнадежена и духовно тебе отдана!
– Это шикардос просто! – пищала Маринка. – Да если он это получит, он паром будет ссать!
Лиза поднимала брови и, обуреваемая любопытством, написала записок впрок и на любой поворот любовной истории.
– Атас! Ты гений! – прижимая листочки к груди, взбрызгивала слезой Маринка.
Бутылки перекидывались во двор Максом и Степкой. Правда, как оказалось, бутылки с записками довольно скоро нашел дядька Женька Рядых. Видимо, выпивая вместе с Адолем, старшие обсудили этот вопрос и решили, что это проделки проказницы-москвички. Дядька Женька даже принес Григорьичу одну такую бутылку.
– У нас тут грамотных нема, поэтому нечего дуру валять! – сказал он.
Вызвали Лизу допросить про стихи. Григорьич метнулся к комоду и сразу же нашел в Лизиной синей тетрадке кипу этих самых любовных эпистол.
– Стихи хорошие, так за душу и берут! Но вот… не понимаю я твоей любви к Андрею!
– Не-ет! Не пара она ему! Легкомысленное существо! И на паперть его выведет! – сдавливая смех, ругался Григорьич.
Лиза рассмеялась на это так, что Нине Васильевне пришлось фыркнуть на нее водой из сифона.
На другое утро прибежала Маринка:
– Ах вот как, так ты мне соперница?!
Лиза снова смеялась, чуть не до обморока.
После этого случая выяснилось, что, оказывается, да – Андрей влюблен был в Лизу. К счастью, буквально через неделю после этого случая он нашел работу на стройке в райцентре и уехал…
Тогда все выдохнули.
Особенно выдохнул Глеб, которому каждый человек, отсвечивающий случайным взглядом на Лизу, уже казался потенциальным соперником. Но о настоящих своих соперниках он не знал и верил, что легко победит любого, если только они посмеют появиться.
* * *
Самым противным было то, что в Обуховке все еще гостил у бабушки Васька. И он грозился приезжать и навещать Лизу.
Как-то в самом начале июля Лиза с Лелькой и Маринкой, перевернув лодку, устроили на Гончарке великое потопление. Накануне они пытались свалить копну сена напротив Отченаша, но не смогли и должны были хоть чем-то навредить ему. Сначала они хотели выдрать кусок арматуры из бетона, чтобы незаметно пустить лодку старого похотливца ко дну. Когда ничего не вышло, психуя и матерясь, Маринка побежала домой. За топором. С Яськой на закорках.
Яська мог по малолетству сдать сестру и подельниц, поэтому она оставила его на веранде матери, страдающей с бодуна, и незаметно убежала.
По сумеркам продолжили работу: разбили цепь обухом топора и, выгнав лодку на середину Сейма, торжественно затопили ее, сделав несколько разрубов по дну. Это уже было не просто вредное мероприятие, а акт отмщения – за то, что проклятый старик постоянно пытался пригласить девок «на чай», когда Самуиловна была на работе. Но только для Ватрушки чай закончился не очень приятно. Когда Отченаш стал носиться за ней по гостиной, пытаясь стащить с нее трусы, она бросила в окно первую попавшуюся под руку бутылку и разбила стекло.
Мать ее тоже беспробудно пила – мало того, сама постоянно давала Отченашу. Поэтому, когда он нажаловался, что Ватрушка разбила окно, мать долго лупасила дочку мухобойкой.
– Он же кто! Он же Отченаш, а ты сопля! Ему поверят, а тебе нет! Сучка!
В общем, лодку утопили.
С берега это видел один из местных парней, бобыль Мореман. Когда девки плыли топить лодку, он свистнул им с берега. Правда, совсем не предостерегал, одобрял.
После неудачного обесчещивания Ватрушки Мореман пришел к ее матери с новыми кроссовками для невесты – свататься.
– Да ей же четырнадцать! А ты лысый! – крякнула жирная тетя Лариса. – Иди, чтоб мои глаза тебя не видели! Жоних!
Правда, кроссовки взяла.
Мореман был хоть и похож на престарелого гнома, еще не разменял и четвертый десяток. Но по местным меркам он был стариком.
Перед теткой Ларисой стояла тогда дилемма: больше обижаться на предложение Моремана или на приставание Отченаша.
Когда, утопив лодку, Лиза, Маринка и Лелька, довольные, шли домой, мимо на машине проехал Григорьич. Он привез Ваську.
У Лизы упало сердце.
Навстречу ехал на Реве Глеб. Он козырнул Григорьичу и заметил незнакомого мордатого парня в машине. Он подъехал к Лизе, нервно постукивая плетью, сложенной вчетверо, по голенищу сапога.
– Это что опять за сурло* там сидит? – спросил он у Лизы, как собственник. Маринка потянула озирающуюся на них Лельку домой.
Лиза подняла на него глаза.
– Это мой друг Вася, росли вместе. Он обуховский.
– А! Вот как! Росли, значит! А зачем Григорьич его приволок?
– Наверное, встретил его на дороге. Он, наверное, шел ко мне, а что?
