природу, реку, лес и песчаный берег. Глеб склонился и, вырвав из воды лилию, бросил Лизе.
– Вот, засуши. Память будет.
Лиза улыбнулась, но, заглянув в лилию и обнаружив, что она кишит мелкими паучками, завизжала и откинула ее на дно катера. Глеб снова засмеялся. Маринка громко ржала, катаясь по берегу.
– Цветы как женщины. Никогда не знаешь, что в них может сидеть, – съязвил Глеб. – А ты думаешь, что все красивое и белое…
Лиза обиделась и поджала губы:
– Вы думаете, что я такая вся городская, а я езжу в деревню уже пять лет! Мы же в приличном селе жили, прежде чем сюда перебраться. В ваши эти… дебри.
– Видал я ваше приличное село. Там и дороги нет… Одни бабки, да еще их дураковатые внуки, как тот держиморда… который… жених твой.
– Он мне не жених! – возмутилась Лиза.
Глеб, привязывая катер, бросил надменно:
– Небось, скажешь, что у тебя там и женихов тьма осталась? Понял я уже, что тьма.
– Куча! – сказала Лиза. – Любой был бы счастлив!
Глеб осекся, понимая, что слишком много говорит.
Они пошли по острову вперед, путаясь в высокой первобытной траве. Небо стало затягиваться тучами, солнце в тумане висело пышным комом, спутанное волокнами облаков.
– Надо тут остановиться. Покупаться… и поесть, – сказал Глеб.
Он стащил с плеча рюкзак, больше похожий на солдатский вещмешок, вытряхнул оттуда плащ, топор и котелок. Маринка побежала к берегу за водой. Глеб сунул в руки Лизе пакет с картошкой.
– Иди намой, а я дров приготовлю.
Через полчаса котелок кипел, дыша паром от вареной картошки. Глеб нарезал на колене лук и, плеснув масла из пузырька, перетолок картошку ножом.
– На, пища богов, – сказал он и протянул Лизе котелок.
Маринка, вытянувшись, спала на домотканом половичке, прихваченном из дома.
– А какие ваши боги?
– Наши боги – нищие. Они едят только цибулю* да картошку.
Глеб наткнул на нож кусочек и передал Лизе. Она откусила. Он наколол и себе.
– С ножа есть нельзя: злым будешь, – сказала она, очень хваля про себя эту «пищу богов».
– Я и так злой. Не ведаю жалости. А нож этот… мое продолжение… Мой Тёма. Так я его называю. И он мой друг… вернее, брат… Так что бойся меня, дивчинка.
– А ты, стало быть… тоже сын тьмы?
– Иногда, – ответил Глеб и лег на траву.
– Так ты следи за собой, будь осторожен!
Он посмотрел, как Лиза ест, аккуратно накалывая картошку, оставил Маринке на дне котелка и сам проглотил один кусочек.
– А ты почему не ешь? – спросила Лиза.
– Я должен быть легким. Поэтому.
– А… это обязательно – быть легким?
– Для меня – да.
Глеб все больше задерживал взгляд на Лизе, на ее тонкой фигуре, на волосах, цвет которых напоминал только что скачанный из рамок подсолнуховый мед.
Лиза начала расстегиваться и выбралась из своей длинной юбки. Глеб уже видел ее в купальнике и без купальника. Но все равно старался не поворачивать головы.
На обеих ногах Лизы были видны свежие ожоги травы-резухи, розовые и пупырчатые, которые жутко чешутся… Но, она, казалось, не замечала их. Глеб почувствовал напряжение сердца, когда оно ударило несколько раз сильнее, чем обычно. Лиза вошла в воду, отразившись в ней до колен, и, подобрав волосы, прыгнула вперед, обдав Глеба искрами полуденной воды.
Глеб смотрел, шебурша палкой в костре, как она купается. Неловко плавает, как-то слишком коротко забрасывая локотки вперед, переворачивается и ложится на воду, раскинув руки. Он отвернулся.
– Чертова погремушка … Доведет до греха… Скажи ты мне, на что я ей вперся такой… – беседовал он с костром и не получал ответа.
И тут краем глаза Глеб заметил, что водная гладь пуста. Он вскочил, подбежал к берегу.
– Лиз! Лиза, где ты! Хватит шкодить!*
Никто не отвечал. Тишина реки и шелест тростника, сопение Маринки и урчание вьюрков, перелетающих с места на место.
– Лизавета! – позвал Глеб, но и на той стороне реки молчаливые дубы, спустившие корни в воду, не ответили ему.
Глеб быстро скинул нож и, как был, спрыгнул в воду рыбкой, разбежавшись с лежащей над водой ветлы. Он нырнул у одного берега и вынырнул у другого, где плакали ивы и дубы глухой тенью накрывали реку.
– Лиза! – позвал он, с отчаянием оборачиваясь, и снова нырнул, погружаясь в туманную зелень глубины. Вынырнув, он увидел, что Лиза сидит на куске старого дерева и болтает ногой в прозрачной воде. Волосы ее мокрыми струями раскинулись по плечам и спине.
– Твою же за ногу! Я злякался!* – выругался Глеб, хватаясь за мокрый корень дерева и выбираясь на сушу. – Я думал, ты утонула.
– А я люблю пугать людей. Они тогда становятся настоящие, как они есть.
– А ты не думаешь, что они, например, могут… могут умереть от ужаса какого-нибудь?
Глеб стащил мокрые штаны и выжимал их. Лиза отвернулась, чертя ногой на воде какие-то знаки.
– Спрашивал про женихов, а у самого, небось, невест куча.
Глеб усмехнулся.
– Померяемся, что ли?
– Да нет, какой смысл?
С того берега протяжно закричала проснувшаяся Маринка…
– Люди-и-и! Где вы можете быть! Зачем вы меня бросили!
– Мы тут! Сейчас приплывем! – откликнулся Глеб и добавил: – А ты больше так не шути. Не буду больше спасать.
Он спустился в воду, подняв свернутые штаны над головой и загребая одной рукой.
Лиза вздохнула, посмотрела на его тонкую, сильную, всю в мышцах, спину и поплыла следом.
Маринка уже ждала их, жуя сигарету у костра. Когда Глеб ступил на песок, Маринка быстро плюнула в костер окурок и отошла.
– Курила, лярва?* – спросил Глеб ласково. – Доешь картоху.
– А ты что делал? Лизунчика своего спасал?
– Не твое поросячье дело.
– Уй ты тю-тю-тю… – скривилась Маринка.
Глеб несильно пихнул ее ногой в спину. Та отпрыгнула и засмеялась на всю реку. Лиза, выжав купальник в кустах, уже одетая вышла к костру.
Глава шестнадцатая
Призрак белой лошади
Почти каждый день, когда не пас коров, Глеб приходил работать у москвичей. Для него это был отдых.
Григорьич брал косу-восьмиручку* и пытался косить, но она, встромившись в землю из-за его высокого роста, требовала переделать захват.
– Дайте, дядя, мне, – говорил Глеб и справлялся ловчее и скорее. Так было во всем, что он делал.
Лиза смотрела на него из-за занавески и думала о вечере, о ночи. Снова пойдут гулять до плотины, потрогать «душу реки», как они называли воду на скользких, поросших тиной плитах. Там можно было поймать и приласкать течение, а потом переплести пальцы и
