глаза. Яркий луч ударил по сетчатке, заставив зрачки болезненно сжаться.
Реакция зрачков на свет сохранена, вялая. Вероятно, расширены. Стресс, адреналин. Классика.
Мысль пролетела сама собой в голове.
Ее прохладные, уверенные пальцы легли мне на запястье, нащупывая пульс.
Тахикардия, без сомнения. Нитевидный? Возможно. Организм компенсирует резкую потерю… чего? Не крови. Энергии. Забавный диагноз, который не смог бы диагностировать ни один человек в моем мире. У моего состояния нет кода по МКБ-10. Его просто не существует.
— Голова кружится? Тошнота? — задавала она стандартные вопросы, продолжая осмотр, прощупывая мой череп на предмет гематом, осматривая ссадины на руках.
— Немного, — ответил я хрипло. — Сейчас уже лучше.
Она закончила осмотр так же быстро, как и начала. Поднялась, убирая фонарик обратно в саквояж.
— Причин для экстренной госпитализации я не вижу, — вынесла она вердикт, обращаясь скорее к моим взволнованным спутникам, чем ко мне. — Пара ссадин, ушибы мягких тканей. Возможно, легкое сотрясение мозга. Классическая картина после драки. Но если хотите, — она снова посмотрела на меня, — мы можем вас забрать для наблюдения. Прокапаем, сделаем снимок головы. Хуже не будет.
Я видел, как загорелись глаза у Лизаветы. Она уже открыла рот, чтобы настоять на моей госпитализации.
— Нет, спасибо, — я покачал головой, и это простое движение отозвалось тупой болью в висках. — Я в порядке. Просто перенервничал и пропустил пару ударов. Дома отлежусь.
— Да какой отлежишься! — не выдержала Алиса.
— Я врач, — сказал я, глядя ей прямо в глаза. Мой голос, к счастью, звучал достаточно твердо. — Я знаю свое состояние. Ничего критичного. Мне просто нужен отдых.
Она хотела возразить, но Лидия мягко положила ей руку на плечо, останавливая.
— Он сам лучше знает, — тихо сказала она.
Фельдшер пожала плечами. Ей было все равно. Отказался — значит отказался. Ее работа — предложить. А спасение утопающих, как известно, дело рук самих утопающих.
— Как скажете, — бросила она. — Если станет хуже — вызывайте снова.
Она развернулась и запрыгнула в машину скорой помощи.
И тут, как назло, мир обрушился на меня. Словно кто-то выдернул несущую стену из конструкции моего сознания.
Я видел, как захлопнулись двери скорой, как синие проблесковые маячки начали резать ночной мрак, бросая на мокрые стены таверны рваные блики. Слышал, как вой сирены, набирая мощь, уносится прочь, вглубь города. Но все это было словно в кино. В плохом, зернистом, немом кино, где я был не зрителем, а главным героем, у которого в глазах медленно выцветали краски.
Мир терял цвет. Сначала ушли яркие пятна — красный на куртке Торбина, рыжий в волосах Алисы. Потом потускнели более спокойные тона — серый камень под ногами, темное дерево стен. Все сливалось в одну монохромную, унылую картину.
Звуки тоже умирали. Пульсация крови в висках, встревоженные голоса вокруг — все это отступало, тонуло в нарастающем белом шуме, как в помехах старого радио. Я пытался уцепиться за них, за эти последние ниточки, связывающие меня с реальностью, но они ускользали.
Мой врачебный ум, даже на грани отключения, продолжал работать, холодно и отстраненно ставя диагноз собственному состоянию. Коллапс. Острая системная недостаточность. Не физиологическая, нет. Энергетическая. Гримуар был прав. Я опустошил свой резервуар. Батарейка разрядилась практически до нуля. А знаете, чего не любит ни одна батарейка? Глубокого разряда.
Я попытался сделать шаг, чтобы опереться на стену, но ноги, еще мгновение назад крепко державшие меня, превратились в вату. Они просто подогнулись, не выдержав веса тела. Мир накренился, как палуба тонущего корабля. Я видел, как земля, покрытая грязными лужами и следами от сапогов, в которых отражалось ночное небо, летит мне навстречу.
Темнота была вязкой, почти осязаемой. Она обволакивала, убаюкивала, обещала покой. Не было ни боли, ни страха, ни этого бесконечного груза чужих проблем. Только пустота. Теплая, безмятежная. На мгновение я позволил себе хотеть остаться здесь. Забыть про все — про Громова, про магию, про кровь на руках и привкус железа во рту. Просто спать.
Но покой был недолгим.
Сначала — далекий, приглушенный шум, похожий на гул в раковине, прижатой к уху. Потом — голоса. Они пробивались сквозь ватную пелену, настойчивые, как стук дятла.
«…дышит хоть?»
«…пульс есть, слабый…»
«…что с ним⁈»
Я пытался отогнать их, вернуться в спасительную тьму, но они не унимались. А потом резкий, ледяной удар.
Вода. Холодная, как из горной реки, она хлестнула по лицу, затекла в нос, в рот, заставив судорожно закашляться и вдохнуть. Легкие обожгло воздухом, и мир ворвался в сознание ослепляющей вспышкой.
Я открыл глаза.
Надо мной, в неровном свете фонаря, склонилось созвездие лиц. Испуганных, встревоженных, до боли знакомых. Лидия, ее аристократическая маска смыта тревогой, губы плотно сжаты. Алиса, ее глаза, обычно полные огня, сейчас были влажными от непролитых слез, на щеке грязный развод. Торбин. Суровое лицо дварфа выражало мрачную озабоченность. Лизавета, Игорь, Андрей. Все они были здесь, их лица, как на картине Рембрандта, выхвачены из мрака одним источником света.
— Живой! — выдохнула Алиса, и в ее голове послышалось такое неподдельное облегчение, что я невольно усмехнулся.
— А мы уж думали тебя следом увозить! — пробасил Торбин, и в его голосе, несмотря на грубость, звучала забота.
Я попытался сесть, но тело, словно налитое свинцом, отказалось подчиняться. Голова кружилась, а слабость была такой, что казалось, будто из меня выкачали не только кровь, но и сами кости.
— Лежи, — твердо сказала Лидия, положив прохладную ладонь мне на лоб. — Не дергайся.
Я снова откинулся на чьи-то колени. Кажется, Лизаветы. Она молча поправила мою голову, чтобы мне было удобнее.
— Что… что стряслось? — мой голос был хриплым, чужим, словно я не говорил несколько дней. И вопрос… он был лишним. Я задал его зря, потому что и сам прекрасно понимал, что случилось.
— Ты отключился, — объяснила Алиса, присаживаясь рядом на корточки. — Прямо сразу как скорая отъехала. Мы сначала подумали… ну…
Она не договорила, но я понял. Они подумали, что я умер. И, глядя на их бледные, испуганные лица, я осознал, что в этот момент они боялись не только за себя.
Я рассказал им. Коротко, сбиваясь, пропуская детали, но излагая суть. Про пьяных матросов, про засаду, про драку. Про нож. Про то, что Корней был на волосок от смерти. И про то, что я пытался зажимать его рану, без упоминания магии.
Они
