отметил Лешу Максимова: «Очень интересная музыка!». Кстати, когда Кутиков был уже в
«Машине
», после ухода Подгородецкого он предлагал Максимову присоединиться к ним, но тот отказался. До сих пор не понимаю, почему…
Знакомство с Кутиковым нас настолько вдохновило, что мы сразу почувствовали себя ближе к музыкальной тусовке Москвы. До этого нам казалось, что мы такие все полупровинциальные – кто из Люберец, кто из Внукова, один Леша только был из района Водного стадиона, – в общем, деревня. А здесь уже нас заметил сам Кутиков и сказал, что у нас есть будущее! Нас буквально распирало от радости и гордости.
Шел уже 1979 год, мы учились на 4-м курсе. Кутиков пришел к нам весной, и через какое-то время, не знаю точно, от кого, нам поступило предложение поехать играть летом в лагере нашего МЭИ. Лагерь располагался в Крыму, под Алуштой, и о нем ходили легенды – что это настоящее райское место, там постоянно играют группы и отдыхает сам Градский.
А как раз перед поездкой в Анапу я поехал в Киров на практику от института. Наша группа была направлена на завод имени Лепсе[41]. Там все имело название «Лепсе»[42] – и завод, и площадь. Мы жили в какой-то двухэтажной школе, в одном классе – девушки из нашей группы, в другом – мы. Поражало полное отсутствие самых, казалось бы, простых продуктов в магазинах. Поскольку большую часть времени мы там были посвящены сами себе, то желание бухнуть у нас возникало постоянно, однако во всех близлежащих винных магазинах вместо спиртного на полках стояли бутылки с уксусом, чтобы хоть как-то заполнить пустоту, потому что ликеро-водочный завод на ремонте. Как-то все же нам повезло: пришли, а там есть в продаже лимонная водка. Мы сразу взяли столько, на сколько у нас хватило денег – бутылок восемь, на всех, но выпили, конечно, их не сразу. А до этого я позвонил маме и пожаловался, что тут очень плохо с едой. И мама передала с моим другом Андреем Богомоловым, который был к тому времени уже летчиком и летал на АН-24 в Киров, копченой колбасы – не «Сервелат» или «Сальчичон», конечно, а что-то типа «Краковской», которая была в продаже в 1979 году. И привез он килограмм пять этой колбасы. Я выкатил это угощение на всю нашу шарагу, но сразу мы все-таки его съесть не смогли, выпили водки под колбасу – получился роскошный в тех условиях ужин. Половину привезенной колбасы мы просто положили под кровать. Через два дня вспомнили, заглянули туда – а она испортилась! Не выбрасывать же такой ценный продукт – помыли под краном с мылом, обжарили и сметелили за милую душу.
Питались же мы в Кирове в целом так: завтрака как такового у нас не было, лишь чай в кипятильнике. Пили чай с сушками и шли на работу. На работе нам давали талончики на обед, но до обеда надо было еще дожить. А на самом предприятии в цеху, где я работал с еще одним одногруппником, в буквальном понимании этой фразы давали молоко за вредность, и свою бутылку я быстро выпивал, но кто-нибудь из сердобольных женщин почти всегда жалел нас и отдавал свою. Также там выдавали батон белого хлеба за 13 копеек. Такой завтрак помогал поддержать силы до обеда, а потом мы шли обедать, и было интересно наблюдать, как молодые женщины на обеде не едят второе, а складывают его в целлофановый пакетик – и я понимал, что они понесут его домой, детям… Это вам не Москва, ребята! Однако, несмотря на все эти сложности, поездка запомнилась и в целом оставила у меня много теплых впечатлений.
И как раз тогда же, перед Алуштой, у меня появились кассеты с записями «Машины времени», «Воскресения», «Високосного лета», и с этого момента я стал слушать, помимо зарубежной, и отечественную рок-музыку, и уже не отдельные записи с концертов, а студийный материал. Практика в Кирове, можно сказать, прошла у меня под эгидой прослушивания этих групп.
О чем это я? Да, про Алушту! Мы с Володей до этого ни разу в этом лагере не были, а тут появилась такая возможность – не просто отдохнуть, а выступать! Как потом выяснилось, Кутиков рассказал Крису Кельми о том, что есть такая группа «Волшебные сумерки» со своей аппаратурой, и Крис обратился к Фишкину – то ли напрямую, то ли через кого-то, и нам предложили, скорее всего через Комитет комсомола МЭИ, поехать в этот лагерь и играть там. Нам также сказали, что там будет Крис Кельми со своими музыкантами, и мы будем чередоваться, играть попеременно – то его группа, то мы. Для нас, конечно, это было чрезвычайно заманчиво, причем нам предложили поехать на две смены, то есть на 40 с лишним дней (смены были по 20 дней, и между ними несколько дней – пересменок).
Стали решать: как и с кем ехать? Дело в том, что Фишкин летом работал, и отпуск у него мог быть максимум месяц, а тем летом ему его почему-то не дали вообще, и Юре пришлось брать небольшой отпуск за свой счет. Мы повезли туда аппаратуру, он приехал с нами, настроил все и уехал.
Добирались до лагеря мы тоже очень весело (я сразу вспомнил, как в 1974 году мы ехали в Анапу): доверху забили купе своей аппаратурой – у нас ее к тому моменту было уже много, и, в частности, здоровые, совершенно неподъемные колонки. Не знаю, как нас туда пустили и как все наше добро поместилось в одном купе – по-моему, что-то даже оставалось в тамбуре. Спали мы так: на полках у нас стояли ящики с оборудованием, на ящики мы положили матрасы, и на них уже лежали мы. В общем, ехали в спартанских условиях. Всего для нас было выкуплено пять мест, то есть один из нас помещался в соседнем купе, а остальные четверо ехали в доверху набитом нашем или время от времени по очереди сидели в тамбуре на откидных креслах. Каким-то образом мы все же доехали до Симферополя, там нас встретил автобус и привез в лагерь МЭИ.
Место поразило нас своей красотой – лагерь располагался между двух сопок, в лощине стояли палатки и домики – они назывались «полубочки» и сделаны были, по-моему, из гофрированной жести. Внизу, в лощине, располагался большой амфитеатр с танцплощадкой и сценой, где проходили танцы и концерты. Все увиденное произвело на нас большое впечатление.
