играть не сразу – пальцы как «заточились» под этот мешок с картошкой, так и остались, а в кулак я их уже сжать не мог. И, конечно, когда я взял в руки бас-гитару, было очень несладко, и какое-то время приходилось очень долго разыгрываться. Тем не менее, эта поездка получилась веселой, от нее остались замечательные воспоминания. Ради прикола там мы решили создать «агитбригаду грузчиков». Мы приходили перед сеансом в кино, где в фойе стояло фортепиано, играли на нем и пели всякие частушки, известные песни советских композиторов – в общем, организовали такой веселый студенческий капустник, наподобие новогодних «арийских» концертов.
После картошки мы продолжили свои выступления в «Волшебных Сумерках». Все было то же самое – концерты, репетиции, однако Фишкин был нами не совсем доволен. Он отметил, что после возвращения из лагеря мы стали другими. До этого у нас, как я говорил, была строжайшая дисциплина. Мы не опаздывали, а на расписание репетиций могли повлиять только смерть или болезнь (мы даже составили специальную бумагу и там это прописали, причем «смерть» шла в списке первой!). После всех концертов, даже на свадьбах, у нас был неизменный сухой закон – выпить разрешалось лишь после погрузки и отвоза аппаратуры, но обычно в тот момент уже наступала ночь, и расслабляться хотелось лишь сном, на другое не оставалось ни времени, ни желания.
Теперь же, как ему казалось, мы стали более отвязными, может быть, более уверенными в себе, из-за этого начала страдать дисциплина. Как-то во время перерыва в выступлении на Каховке (в МФТИ) на глазах у Фишкина мы приняли по «Отвертке», закурили. Ему, конечно, это не понравилось, но сначала он не подал виду, все же мы были уже взрослые люди, по 21 году, вроде как сами должны все понимать и нести за себя ответственность. Но позже он все же сказал нам, что после нашего возвращения из Алушты атмосфера в группе испортилась, и это сильно повлияло, как ему казалось, на творчество. Нам же казалось, что, наоборот, мы знаем теперь, что такое настоящий рок-н-ролл, и понимаем, как себя надо «правильно» вести.
Кстати, мы взяли к себе световиком моего друга, одноклассника и одногруппника Игоря Полякова. К тому времени у нас уже появился звуковой пульт, Фишкин сидел и рулил звуком на нем, занимался переключением эффектов, ревербераторов и просто физически не успевал работать еще и со светом. И тогда мы пригласили Игоря. Он себе построил пульт из таких же тройных выключателей для люстр, которыми, как я рассказывал, орудовал Юрий. У Игоря было уже четыре выключателя – у нас тогда, как я говорил, появились дополнительные фонари, которые мы ставили на стойках, стробоскоп, производивший большое впечатление на публику, две световые пушки, которые Игорь направлял на солиста или на гитариста во время соло. Таким образом, в 1979–1980 годах Игорь работал у нас со светом, а в Алуште, где не смог присутствовать Фишкин, был еще и звукорежиссером.
Все концерты, которые мы тогда давали, я сейчас, конечно, уже не назову, но помню, что мы старались, как и раньше, организовывать выступления, скажем так, по месту жительства: например, я договорился, чтобы мы дали концерт во Внуковском ДК. Обычно нам платили фиксированный гонорар, но если концерты были сделаны нами совместно с ДК, то нам просто давали какую-то часть билетов, и выручку от их продажи мы оставляли себе. Этот зал в ДК Внукова был на 800 мест. Какую-то часть билетов мы сами продали, и эти деньги и стали нашим гонораром. Таким образом, мы играли во Внукове, в Люберцах, где жили Холстинин и Могилевский, в институте МИИГА, в котором учились мои друзья из класса. Причем в МИИГА мы выступали как в актовом зале (то есть дали именно полноценный концерт), так и в рекреации, то есть было некое подобие танцев.
Также мы несколько раз делали совместные концерты с группами «Золотая середина» и «Рубиновая атака», играли с ними по паре раз в Косино и Малаховке (но не в том большом деревянном зале, где выступали впервые в 1977 году, а в зале поменьше).
В 1980 году Леша Максимов, которого в Алуште Леша Белов прозвал «Гусля» за его осведомленность в вопросах теории музыки, решил поступать в музыкальное училище Ипполитова-Иванова (сейчас – ГМПИ имени М.М. Ипполитова-Иванова) по классу фортепиано и сказал, что он уйдет из «Сумерек», так как ему надо очень много заниматься, готовиться к экзаменам, нет времени и другие похожие причины. По-моему, это было немного спонтанное решение для него самого. Объявил он нам об этом в мае 1980 года, а у нас в июне начались госэкзамены на военной кафедре. А после сдачи экзаменов нас, выпускников этой самой кафедры, отправили в военные лагеря. Там нам предстояло непосредственно обучаться военному делу, а поскольку военно-учетная специальность у нас была связана с авиацией, то нас отправляли нас либо в авиационные полки, либо в полки ПВО. Мою группу и две другие направили в полк ПВО, который располагался недалеко от города Ефремов Тульской области. Обычно студентов отправляли «в лагеря» на 2 месяца, там проходила строевая подготовка, стрельбы и т. д., а заканчивалось все это принятием присяги и присвоением выпускникам лейтенантского звания.
Но 1980 год был годом Московской Олимпиады, поэтому нас надо было выпустить гораздо быстрее, чтобы мы приехали домой не в августе, уже во время Олимпиады, а гораздо раньше, и мы должны были «приехать и разъехаться кто куда» (чтобы Москва оказалась максимально пустой к открытию Игр). В итоге сборы по такому ускоренному курсу заняли у нас всего лишь 28 дней. Мы проходили их на аэродроме, где стояли истребители-перехватчики. Не то чтобы мы прямо обслуживали их – просто выполняли кое-какие функции, а в остальное время, свободное от них и строевой подготовки, валяли дурака. Я хорошо запомнил одно: как ужасно кормили в солдатской столовой. Там было одно блюдо, оно называлось «рагу» – картошка с капустой, перемешанные в какую-то кашу, – в общем, есть это было невозможно. Единственное съедобное блюдо было – большой кусок хлеба и кругляшок масла. И еще, к счастью, мы имели некоторые привилегии, так как считались не солдатами, носили курсантские погоны, то есть условно приравнивались к курсантам, хотя настоящие военные называли нас «партизаны». И нам разрешали ходить в офицерский буфет. А там были пирожки – с повидлом и другими начинками, а также лимонад. Вот этим мы себе жизнь немного подслащивали. А аккурат через ВПП располагалась деревня, в которой был магазин, где
