рощи, разбросанные по возвышенности, точно зелёные мазки художника, оживляли серую гору, нависшую над бухтой.
С шумом полетел в воду якорь с торчащими в стороны лапами. Заработал барабан брашпиля[76]. Вдогонку за ним понеслась в пучину и цепь. Но вскоре её бег замедлился – якорь упал на дно, и боцман повернул ручку стопора. Цепь замерла. «Рюрик» встал на рейд всего в ста саженях от набережной.
Мгновенно пароход окружили лодки. Клим заметил, что в одну из них собирается спуститься и Ферапонт. Туда же направился и Ардашев.
В утлом судёнышке набралось восемь человек. Все они были Климу незнакомы, потому что плыли третьим классом. Умостившись рядом с иеродиаконом, он поздоровался, а потом спросил:
– Как вам Константинополь?
Глядя на чаек, круживших над морем, монах задумался на миг, а потом сказал:
– Святых мест в городе около трёхсот пятидесяти. Все разве оглядишь? Церкви хоть и переделали в мечети, понастроив минаретов, но всё равно они остались православными. Во многих храмах сохранилась мозаика христианских святых. Видел Святую Софию, почтил память патриарха Афанасия II, павшего вместе с императором Константином во время защиты столицы от мусульман. Молился в храме Святого Иоанна Крестителя, посетил Мануилову обитель, общался с тамошними священниками. Большой город с великой историей. Жаль было мало времени. А вы, как я заметил, ухаживаете за дамой, сопровождающей свою пожилую родственницу?
– Я лишь исполнил их просьбу быть рядом во время осмотра Царьграда. Но поверьте, на судне и без меня достаточно кавалеров, готовых находиться подле неё ежеминутно. Мои шансы на роман с Дарьей Андреевной слишком малы. Да и по прибытии в Каир у меня появятся совсем другие заботы.
Лодка причалила к берегу, и Ардашев, невзирая на возмущение Ферапонта, расплатился с каикджи за двоих.
Таможня – невзрачное деревянное здание – смотрело окнами на набережную. В сопровождении каваса пассажиры проследовали к жандармам, стучавшим печатями в паспортах, точно молоточками дуэльных пистолетов, забивающих в дуло заряды.
Набережная, вымощенная широкими плитами, протянулась почти на четыре версты. Смирна, как и любой восточный город, пахла пряностями и розами, продолжавшими цвести, будто и не было никакой осени. На каждом шагу встречались фруктовые деревья. Некоторые уже сбросили плоды, а другие их ещё не успели потерять. Инжир, хурма, гранат и айва росли прямо на улицах, как в России встречаются на бульварах берёзы, клёны и тополя. Грозди винограда поздних сортов свисали с заборов, натягивая лозу, как тетиву лука. Апельсиновые деревья гнулись к земле, ожидая, когда их освободят от спелой тяжести. Казалось, что жители настолько пресыщены дарами природы, что им нет никакого дела до сбора урожая. Аромат кофе, кардамона и ванили струился из кофеен и булочных. На перекрёстках можно было напиться воды, припав губами к небольшим фонтанчикам, устроенным у бассейнов. Лавочники, сидевшие на низких табуретах, лениво зазывали вояжёров купить ковры, отведать баранины или выпить кофе с восточными сладостями. Тут не было докучливых нищих, бегущих за каждым туристом с протянутой рукой. Размеренная жизнь Смирны – древнего греческого полиса – отличалась от суетливого Константинополя, где каждый встречный турок жаждал получить от европейца «бакшиш» только за то, что приезжий ходит по городу, завоёванному османами четыре с лишним века назад.
– А куда мы идём? – спросил Ферапонт.
– Говорят, во всех восточных городах дороги ведут на базар.
– Мне базар не нужен. В Смирне семь греческих церквей. Я бы в них помолился за апостола Поликарпа, бывшего епископом Смирнской церкви, которого пытались сжечь заживо за веру, но пламя нависало над ним и не жгло. Увидев это чудо, палачи закололи его копьями. Но неожиданно для злодеев из груди мученика вылетел голубь и кровь, покинувшая тело блаженного, затушила пламя.
– Давайте вернёмся к нашему предполагаемому злодею – господину Бубело. Вам удалось с ним пообщаться?
– Так, совсем немного.
– И каков результат?
– Он отказался признаться в убийстве Несчастливцева.
– Да? – наигранно спросил Ардашев. – И это вас удивляет?
– Ещё бы! – Муха-бородавка вновь запрыгала на правом кончике носа иеродиакона, и он процитировал: – «Если мы признаёмся в своих грехах, Бог простит нам грехи и очистит нас от любой неправедности, потому что Он верен и праведен». Неужели вам это не понятно?
– Ещё как понятно! Но дело, видите ли, в том, что убийцы, как правило, не признаются в содеянном уже тысячи лет. И я не понимаю, почему вы решили, что Бубело, если он преступник, должен поступить иначе. На что вы рассчитывали, задав ему столь прямолинейный вопрос? Не сочтите за труд, перескажите мне ваш с ним разговор.
– А почему я должен вам что-то пересказывать? Не много ли вы о себе возомнили? Я уже говорил вам, что самолично отыщу убийцу Несчастливцева. И поверьте – я это сделаю. Бубело не уйдёт от наказания. И оставьте меня наконец-то в покое. Что вы всё время за мной ходите? – глядя в сторону, зло выговорил Ферапонт.
– Помнится, мы были друзьями…
– Да, когда-то были, но София Миловзорова всё равно выбрала вас, а не меня… Но даже если бы она не сбежала от мужа, а была бы свободной, её выбор был бы таким же, – затряс головой монах. – Такие, как вы, самоуверенные и надменные умники, всегда выходят победителями над теми, кто скромнее, добрее и, возможно, не так безупречно образован, потому что на медные деньги учен.
– Ну вот, – грустно проговорил Клим, – и объяснились. Не смею больше вам надоедать.
Ардашев зашагал по набережной, выбрасывая вперёд трость. Он добрался до старого базара Безестен и, почти не торгуясь, за пять золотых лир купил зачем-то дуэльный гарнитур 1830 года из красного дерева с парой капсюльных пистолетов австрийского мастера Карла Пико. А потом Клим пил кофе и с удивлением заметил, что местные турки опустошают чашки вместе с осадком, который называют фуси. Он прогулялся до знаменитого Караванного моста, состоящего всего из одной арки и выстроенного из камня золотистого цвета. В былые времена через эту переправу вереницей тянулись в Европу караваны верблюдов, лошадей и ослов с азиатскими товарами. Под сводом этого сооружения бежала не пересохшая до сих пор речушка Мелес, на берегах которой, как поведал один грек, любил гулять и слагать поэмы уроженец Смирны – великий Гомер. По названию этой реки он и получил прозвище Мелесского. Климу хотелось ещё посмотреть развалины древнего греческого театра и ристалища, где был замучен святой Поликарп, но пора было возвращаться в порт. До отправления парохода оставалось не более часа.
Вскоре «Рюрик» покинул Смирну, оставив в багровом от заката небе бесформенную угольную кляксу, тянущуюся дымной ниткой вверх.
