на санках и играли в снежки.
Лестница, на которой сидела статуя, была полностью засыпана снегом, и студенты садились на санки и ватрушки и ехали вниз прямо по ступенькам. А кто-то и вовсе притащил надувной матрас, посадил на него целую команду друзей, и матрас несся по лестнице, как корабль по волнам.
Среди людей, кидающихся снежками, я даже разглядела одного или двух профессоров. Конечно же, они были без шапок.
Как хорошо, что ничего этого не видела Бабушка…
Мы подошли поближе к статуе и сели возле нее на заснеженные ступеньки.
– Я хочу поделиться с вами одной важной тайной, – сказала мама Хот-дога, понизив голос. – Только никому не рассказывайте.
Она даже специально стянула с руки варежку и приложила указательный палец к губам.
– Давай, давай, расскажи тайну! – воскликнул Хот-дог.
– Посмотрите на эту статую. Ее называют Альма-матер, в переводе с латыни это означает «кормящая мать», то есть она как бы мама для всех студентов Колумбийского университета. Она следит, чтобы ее дети хорошо учились, – продолжала мама Хот-дога.
Снег все валил и валил, и толстые снежинки падали на ее рыжие волосы белым платком.
– Ну а тайна, тайна-то в чем? – не унимался Хот-дог. – Расскажи!
– Вечно ты торопишься, – улыбнулась его мама. – Тайна заключается в том, что где-то в этом памятнике спрятана сова. А сова, как вы, наверное, знаете, это символ мудрости. По легенде, тот студент, который найдет эту сову первым, станет лучшим учеником своего курса.
– Yolki palki! – закричал Хот-дог.
– No way! – воскликнула я. – Не может быть!
Продолжения рассказа мы не дослушали, потому что тут же полезли на Альма-матер искать сову.
Мы облазили всю статую – с ног до головы, слева направо, вдоль и поперек, и внутрь бы тоже залезли, если б было можно. Мы исследовали ее огромные пальцы ног, венок из лавровых листьев на голове, книгу на коленях, засыпанную снегом, но ничего не нашли.
Хот-дог даже полез на самый верх, чтобы рассмотреть скипетр, который статуя держала в правой руке, но поскользнулся и свалился вниз.
– Yoshkin kot! – заскулил Хот-дог, поднимаясь и стряхивая с себя снег. – Куда же она запрятала эту сову?
В этот момент кто-то из студентов пульнул в своего товарища снежком, но промахнулся и попал в ногу нашей статуе.
– Что это такое! – запротестовала я. – Как не стыдно!
Альма-матер сделана из камня и не может им ответить, разве справедливо закидывать ее снежками?
Я уцепилась за бронзовый факел, который стоял сбоку от трона, и принялась счищать с ног статуи вражеский снежок, как вдруг перед моими глазами что-то блеснуло. Я нагнулась и увидела, что около левой ноги, в складках мантии, спрятался маленький бронзовый совенок. Глаза его были закрыты – ему было тепло и уютно, он мирно спал.
– Вот она! – закричала я так громко, что студенты вокруг нас перестали пуляться снежками и замерли. – Я нашла!
– Flying frogs! Летающие лягушки! – воскликнул Хот-дог и полез ко мне наверх.
– Ну скорее летающие совы, – засмеялась его мама.
Когда подошел папа, уже стемнело. Университетский городок сверкал вечерними огнями: фонарями, светом в окнах аудиторий и гирляндами на деревьях, которые росли по обе стороны центральной аллеи.
– Анечка, а где твоя шапка? – спросил папа.
– Я потеряла ее в метро. Но мама Хот-дога сказала, что сегодня не очень холодно: тридцать градусов. Так что можно и без шапки.
Папа улыбнулся.
– В Америке градусы не такие, как у нас. Тридцать градусов по Фаренгейту – это примерно минус один по Цельсию, холодно. Так что лучше не рассказывай об этом Бабушке.
Папа стянул со своей головы шапку и, подвернув края, надел ее на меня.
Да уж, подумала я. Если собрать все вещи, которые не нужно рассказывать Бабушке, можно написать целую книгу.
Папа поблагодарил маму Хот-дога, пообещал, что в следующий снежный день с обоими детьми побудет или он, или наша мама, и повел меня в библиотеку – ему еще нужно было немного позаниматься.
– See you later, alligator! – крикнул мне на прощание Хот-дог. – Чао-какао!
– In a while, crocodile! – ответила я ему. – Покедова!
Мы с папой шли по университетскому городку. Мои варежки окончательно промокли, и я спрятала их в рюкзачок. Одну руку я засунула в карман куртки, чтобы согреться, а другой держала папу и удивлялась, какие же теплые у него всегда руки, даже зимой и без перчаток.
Папа шел своими гигантскими шагами, я едва поспевала за ним. На каждый папин шаг приходилось три моих. Снег сверкал в свете фонарей.
Мы пересекли центральную площадь и оказались около огромного здания с колоннами, похожего не то на театр, не то на дворец. Это была главная университетская библиотека.
Внутри тоже было очень красиво. Гигантские окна уходили под потолок. Зал освещали хрустальные люстры. Стены были уставлены полками, на которых книг было больше, чем черники на нашей с мамой черничной поляне. И сколько же умных мыслей, наверное, было в них написано! Мне тоже хотелось поучиться в этом университете.
Мама с папой часто брали меня сюда, когда им нужно было позаниматься. Мне нравилось бывать в библиотеке, я чувствовала себя очень взрослой посреди студентов и всех этих умных книг.
Обычно я садилась рядом с мамой или папой, и каждый занимался своим делом.
Если это была мама, она стучала по клавишам компьютера – писала очередной реферат или статью – или читала учебник. Если папа – он исписывал математическими формулами один за другим листы тетради. А я рисовала.
Единственное, что мне не нравилось в библиотеке, так это то, что здесь нельзя было шуметь. Даже водить фломастером по бумаге, и то нужно было тихо.
Есть в большинстве библиотечных залов тоже было нельзя. Но я все равно проносила в кармане печенье и ела его незаметно, стараясь надкусывать и жевать бесшумно, чтобы никто не заметил.
Только сегодня почему-то мне было не по себе.
Мы с папой еле нашли свободный стол – видимо, наигравшись в снежки, студенты дружно двинулись в библиотеку. Молодые люди и девушки сидели в полной тишине, уткнувшись в учебники и не замечая ничего вокруг. Эта библиотека работает круглые сутки, и папа рассказывал, что даже ночью здесь полно народу.
Папа вынул из своего рюкзака бумагу, карандаши и фломастеры и положил все это передо мной, а сам принялся решать какую-то свою математическую задачу. Судя по тому, сколько листов он уже исписал, а сколько исписал и потом перечеркнул, – задача была трудной.
Я попробовала нарисовать
