Итак, обе стороны вели перекрестный огонь: Манда́ вызывали в ратушу, как вызвали в Тюильри Петиона.
Манда́ это приглашение было весьма не по душе, и он никак не мог решиться его принять.
Что до Петиона, то он оказался тридцатым в крошечном кабинете, где и четверым было бы тесно.
— Господа, — проговорил он спустя минуту, — здесь долее оставаться невозможно: мы задохнемся!..
Все были с ним совершенно согласны, поэтому никто не воспротивился тому, чтобы Петион вышел из кабинета, однако все последовали за ним.
Кроме того, возможно, никто не посмел задержать его открыто.
Он пошел по первой попавшейся лестнице; она привела в комнату первого этажа, выходившую в сад.
Он ужаснулся при мысли, что дверь в сад может быть заперта; она оказалась открытой.
Петион опять очутился в тюрьме, только более просторной и лучше проветриваемой, но столь же надежно запертой, как и первая.
Однако это все-таки было лучше.
За ним по пятам следовал какой-то человек; выйдя вслед за ним в сад, он подал ему руку; это был Рёдерер, прокурор-синдик департамента.
Они стали прогуливаться на террасе, опоясывавшей дворец; терраса эта освещалась лампионами; подошли национальные гвардейцы и потушили те из них, что находились в непосредственной близости от мэра и прокурора.
Что у них было на уме? Петиону все это пришлось не по душе.
— Сударь! — обратился он к следовавшему за ним офицеру-швейцарцу г-ну де Салис-Лизерсу. — Против меня что-то замышляется?
— Не беспокойтесь, господин Петион, — с сильным немецким акцентом отвечал офицер, — король поручил мне за вами приглядывать, и я вам обещаю, что, если кто-нибудь посмеет вас убить, он минутой позже падет от моей руки!
В таких же обстоятельствах Трибуле ответил Франциску I: «Я бы предпочел, государь, чтобы это случилось минутой раньше».
Петион промолчал и вышел на террасу Фейянов, залитую лунным светом. В те времена ее, в отличие от наших дней, не окружала решетка: терраса была отгорожена восьмифутовой стеной, и в ней было три калитки, две маленькие и одна большая.
Эти калитки были теперь не только заперты, но и забаррикадированы; кроме того, их охраняли гренадеры от Бют-де-Мулен и Дочерей святого Фомы, известные своими роялистскими настроениями.
Значит, надеяться на их помощь не приходилось. Петион время от времени наклонялся, подбирал камешек и бросал его через стену.
Пока Петион прогуливался, швыряясь камешками, к нему дважды подходили сообщить, что король желает с ним говорить.
— Вы не пойдете? — спросил Рёдерер.
— Нет, — ответил Петион, — там слишком жарко! Как вспомню о кабинете, так у меня пропадает всякое желание туда возвращаться; кроме того, на террасе Фейянов у меня назначена встреча.
И он продолжал наклоняться, подбирать камешки и бросать их через стену.
— Кому вы назначили встречу? — поинтересовался Рёдерер.
В эту минуту дверь, ведущая из Собрания на террасу Фейянов, отворилась.
— Мне кажется, это тот, кого я жду.
— Приказываю пропустить господина Петиона! — прокричал чей-то голос. — Собрание вызывает его для отчета о положении в Париже.
— Вот так! — едва слышно проговорил Петион.
Потом он продолжал в полный голос:
— Я здесь и готов ответить на вопросы моих врагов.
Национальные гвардейцы вообразили, что Петиона ждет расправа, и пропустили его в Собрание.
Было около трех часов ночи; начинало светать, но, как ни странно, небо было кроваво-красным!
XXVII
НОЧЬ С 9 НА 10 АВГУСТА
(Окончание)
Узнав, что его вызвал к себе король, Петион предвидел, что вряд ли сумеет выйти из дворца так же легко, как войдет туда; он подошел к человеку с суровым лицом, казавшимся еще более мрачным из-за проходившего через весь лоб шрама.
— Господин Бийо! — обратился он к нему. — Какое сообщение вы мне недавно передавали из Собрания?
— Что оно будет заседать всю ночь.
— Очень хорошо!.. А что вы видели на Новом мосту?
— Пушку и национальных гвардейцев, оставленных там по приказу господина Манда́.
— Кажется, вы еще говорили, что под аркадой Сен-Жан, в самом начале улицы Сент-Антуан, собраны значительные силы?
— Да, сударь, и тоже по приказанию господина Манда́.
— В таком случае послушайте, что я вам скажу, господин Бийо.
— Слушаю вас.
— Вот приказ господам Манюэлю и Дантону вернуть национальных гвардейцев из-под аркады Сен-Жан в казармы, а также очистить Новый мост; необходимо любой ценой исполнить этот приказ, слышите?
— Я лично вручу его господину Дантону.
— Хорошо. Теперь вот еще что: вы живете на улице Сент-Оноре?
— Да, сударь.
— После того как вы передадите господину Дантону приказ, возвращайтесь к себе и немного передохните, потом около двух часов вставайте и идите к стене, огораживающей террасу Фейянов; если увидите или услышите, что через стену летят из Тюильрийского сада камешки, значит, я попал в плен и надо мной хотят совершить насилие.
— Понимаю…
— Тогда ступайте в Собрание и скажите своим коллегам, чтобы они меня вызвали… Понимаете, господин Бийо? Я вверяю вам свою жизнь!
— А я за нее отвечаю, сударь, — заявил Бийо, — отправляйтесь с Богом.
И Петион в самом деле отправился в Тюильри, положившись на всем известный патриотизм Бийо.
А тот взял на себя ответственность тем увереннее, что ему на помощь явился Питу.
Бийо отправил Питу к Дантону, приказав без него не возвращаться.
Несмотря на лень Дантона, Питу, убежденному в своей правоте, удалось его привести.
Увидев пушки на Новом мосту и национальных гвардейцев под аркадой Сен-Жан, Дантон понял, что ни в коем случае нельзя оставлять такую силу за спиной народной армии.
Имея на руках приказ Петиона, он и Манюэль отправили национальных гвардейцев из-под аркады Сен-Жан в казармы и отослали канониров с Нового моста.
Теперь главная дорога для восстания была очищена.
Тем временем Бийо и Питу вернулись на улицу Сент-Оноре в прежнюю квартиру Бийо; Питу приветливо кивнул дому как старому приятелю.
Бийо сел и жестом пригласил Питу последовать его примеру.
— Спасибо, господин Бийо, — отозвался Питу, — я не устал.
Однако Бийо настаивал, и Питу сел.
— Питу, — начал Бийо, — я вызвал тебя сюда.
— И, как видите, господин Бийо, — ответил Питу, показав в присущей ему чистосердечной улыбке все тридцать два зуба, — я не заставил вас ждать.
— Это правда… Ты догадываешься, что готовится что-то очень важное, верно ведь?
