— Да, ваше величество.
— Это уже кое-что значит, как видите.
— Но этого недостаточно… Мне сообщили, что за ним посылали трижды, прежде чем он согласился отправиться во дворец.
— Если он с нами заодно, — сказала королева, — он должен во время разговора с королем дотронуться указательным пальцем до правого века.
— Ну, а если он не с нами, ваше величество?
— Если он не с нами, он наш пленник, и я прикажу ни в коем случае не выпускать его из дворца.
В это мгновение раздался звон колокола.
— Что это такое? — спросила королева.
— Набат, — отвечал Шарни.
Принцессы в испуге вскочили.
— Что вас так испугало? — удивилась королева. — Набат — это боевая труба мятежников.
— Ваше величество, — ответил Шарни, которого, похоже, этот зловещий звук взволновал больше, чем королеву, — я сейчас узнаю, не предвещает ли этот набат чего-нибудь серьезного.
— Вы вернетесь? — с живостью спросила королева.
— Я приехал, чтобы отдать себя в распоряжение вашего величества и не оставлю вас до тех пор, пока не исчезнет последняя тень опасности.
Шарни поклонился и вышел.
Королева на мгновение задумалась.
— Посмотрим, исповедался ли король, — прошептала она, после чего тоже вышла.
Тем временем мадам Елизавета снимала с себя кое-что из одежды, чтобы удобнее было прилечь на канапе.
Она расстегнула на шейном платке сердоликовую булавку и показала ее г-же Кампан. На камне была гравировка.
Гравировка представляла собой букет лилий с надписью под ними.
— Прочтите, — предложила мадам Елизавета.
Госпожа Кампан приблизилась к канделябру и прочитала:
«Забудь оскорбления, прости несправедливость».
— Боюсь, что эта максима не очень повлияет на наших врагов, — заметила принцесса, — однако от этого она будет нам не менее дорога.
Не успела она договорить, как со двора донесся выстрел.
Женщины вскрикнули.
— Вот и первый выстрел, — прошептала мадам Елизавета, — увы, он будет не последним!
Королеве доложили о появлении в Тюильри Петиона. Вот какими обстоятельствами сопровождалось появление мэра Парижа во дворце.
Он прибыл около половины одиннадцатого.
На этот раз его не заставили ожидать в приемной; напротив, ему сказали, что король его ждет; но, чтобы добраться до короля, ему пришлось пройти сначала сквозь ряды швейцарцев, потом через строй национальных гвардейцев, а затем сквозь толпу дворян, называвших себя «рыцарями кинжала».
Однако, поскольку всем было известно, что король сам посылал за Петионом и что тот при желании мог бы остаться в ратуше, своем собственном дворце, а не бросаться в этот львиный ров под названием Тюильри, он отделался кличками «предатель» и «Иуда», брошенными, как плевки, ему в лицо, пока он поднимался по лестницам.
Людовик XVI ожидал Петиона в той же комнате, где так круто обошелся с ним 21 июня.
Петион узнал дверь и улыбнулся.
Судьба предоставляла ему случай жестоко за себя отомстить.
В дверях мэра остановил Манда́, командующий национальной гвардией.
— A-а, это вы, господин мэр! — молвил он.
— Да, сударь, это я, — с обычной флегмой отвечал Петион.
— Зачем вы сюда пришли?
— Я бы мог и не отвечать на ваш вопрос, господин Манда́, не признавая за вами никакого права меня спрашивать; впрочем, я тороплюсь и вообще не собираюсь разговаривать с подчиненными…
— С подчиненными?
— Вы меня перебиваете, а ведь я вам сказал, что тороплюсь, господин Манда́. Я явился сюда потому, что король трижды за мной посылал… Сам я бы не пришел.
— Ну что же, раз мне выпала честь встретиться с вами, господин Петион, я хочу вас спросить, почему чиновники городской полиции щедро выдали патроны марсельцам и почему я, Манда́, получил всего по три штуки на каждого из моих людей!
— Прежде всего потому, — не теряя хладнокровия, отвечал Петион, — что на бо́льшее количество из Тиюльри запроса не поступало: по три патрона на каждого национального гвардейца, по сорок — на швейцарца; было выдано столько, сколько просил король.
— Чем же объяснить эту разницу в количестве?
— Об этом вам следует поговорить не со мной, а с королем, сударь; возможно, он не доверяет национальной гвардии.
— Но я, сударь, просил у вас пороху, — заметил Манда́.
— Верно; к сожалению, вы не написали требования на его получение.
— Прекрасный ответ! — вскричал Манда́. — Кажется, это ваше дело, ведь приказ должен исходить от вас.
Разговор вступил на почву, где Петиону трудно было бы отбиться; к счастью, дверь распахнулась и Рёдерер, синдик Коммуны, пришел на помощь мэру Парижа, объявив:
— Господин Петион, король ждет вас.
Петион вошел.
Король в самом деле с нетерпением его ожидал.
— А вот и вы, господин Петион! — сказал он. — В каком состоянии находится Париж?
Петион сделал краткий отчет о положении в городе.
— Вы ничего больше не хотите мне сказать, сударь? — спросил король.
— Нет, государь, — ответил Петион.
Король пристально посмотрел на Петиона.
— Неужели ничего?.. Совсем ничего?..
Петион широко раскрыл глаза, не понимая, чем вызвана такая настойчивость короля.
Король же с нетерпением ждал, когда Петион поднесет руку к глазу; это, как помнят читатели, было условным знаком, извещающим, что мэр Парижа принял двести тысяч франков и король может на него рассчитывать.
Петион почесал за ухом, но подносить палец к глазу как будто не собирался.
Значит, короля обманули: деньги присвоил какой-то мошенник.
Вошла королева.
Она появилась как раз в ту минуту, когда король растерялся, не зная, о чем бы еще спросить Петиона, а тот ждал новых вопросов.
— Ну что, — шепотом спросила Мария Антуанетта у супруга, — он наш друг?
— Нет, — отвечал король, — он не подал никакого знака.
— Так мы возьмем его в плен!
— Могу ли я удалиться, государь? — спросил Петион.
— Ради Бога, не выпускайте его! — воскликнула Мария Антуанетта.
— Сударь, через несколько минут я вас отпущу; но мне нужно с вами еще кое о чем поговорить, — громко сказал король. — Пройдите в этот кабинет.
Для тех, кто находился в кабинете, это означало: «Я вам поручаю господина Петиона; следите за ним и никуда его не выпускайте».
Находившиеся в кабинете отлично все поняли; они окружили Петиона, и тот почувствовал себя пленником.
К счастью, там не было Манда́: он отбивался от только что полученного приказа, предписывавшего ему явиться в ратушу.
