— Подозреваю, что так, — подтвердил Питу. — А скажите, господин Бийо…
— Что, Питу?
— Отчего я не видел ни господина Байи, ни господина Лафайета?
— Байи — предатель, приказавший стрелять в нас на Марсовом поле.
— Да, знаю; я же сам подобрал вас, когда вы плавали в луже крови.
— Лафайет — предатель, который хотел похитить короля.
— Да ну? А я и не знал… Господин Лафайет — предатель! Кто бы мог подумать! А король?
— Король — самый главный предатель, Питу.
— Вот это, — сказал Питу, — меня ничуть не удивляет.
— Король вступил в сговор с иноземными государствами и хочет отдать Францию нашим врагам; Тюильри — гнездо заговорщиков, вот почему было решено захватить Тюильри силой… Понимаешь, Питу?
— Черт подери! Еще бы не понять!.. Так же, как мы брали Бастилию, верно, господин Бийо?
— Да.
— Правда, на сей раз будет полегче!
— Вот в этом ты ошибаешься, Питу.
— Неужели труднее?
— Да.
— А мне показалось, что в Тюильри стены ниже…
— Это верно, да охраняются они лучше. В Бастилии гарнизон насчитывал всего какую-нибудь сотню инвалидов, а во дворце три-четыре тысячи солдат.
— Вот дьявольщина! Три-четыре тысячи!
— Не считая того, что Бастилию мы застигли врасплох, а Тюильри уже с первого числа начеку; они знают, что на них будет нападение, ну и готовятся к обороне.
— Так они собираются драться? — спросил Питу.
— Еще бы! — отвечал Бийо. — А оборону доверили, по слухам, господину де Шарни.
— Да, правда, — заметил Питу, — он ведь вчера уехал из Бурсонна на почтовых вместе с женой… стало быть, господин де Шарни — тоже предатель?
— Нет, этот — аристократ, только и всего; он всегда был на стороне двора; значит, народ он не предавал, потому что не просил народ поверить ему.
— Значит, мы будем сражаться против господина де Шарни?
— Вполне возможно, Питу.
— Как странно… ведь мы соседи!
— Да, это называется гражданской войной, Питу; но ты можешь не драться, если это тебе не нравится.
— Прошу прощения, господин Бийо, — возразил Питу, — но раз это нравится вам, значит, и мне тоже.
— Я даже предпочел бы, чтобы ты не сражался, Питу.
— Зачем же тогда вы меня вызвали, господин Бийо?
Бийо помрачнел.
— Я вызвал тебя, Питу, чтобы передать тебе вот эту бумагу.
— Эту бумагу, господин Бийо?
— Да.
— А что это за бумага?
— Копия моего завещания.
— Как?! Копия вашего завещания? Ну, господин Бийо, — засмеялся Питу, — вы не похожи на человека, который собрался помереть.
— Нет; но я похож на человека, которого могут убить, — заметил Бийо, кивнув на висевшие на стене ружье и патронташ.
— Да-а, все мы смертны! — нравоучительно заметил Питу.
— Так вот, Питу, — повторил Бийо, — я вызвал тебя, чтобы передать тебе копию моего завещания.
— Мне, господин Бийо?
— Тебе, Питу, тем более, что я назначаю тебя своим единственным наследником…
— Меня — вашим единственным наследником? — повторил Питу. — Нет, благодарю вас, господин Бийо! Да вы просто шутите!
— Я тебе говорю то, что есть, дружок.
— Это невозможно, господин Бийо.
— Почему невозможно?
— Да нет… Когда у человека есть наследники, он не может отдать свое добро чужим людям.
— Ошибаешься, Питу, может.
— Значит, не должен, господин Бийо.
Бийо нахмурился.
— У меня нет наследников, — проворчал он.
— Вот как! Нет у вас наследников! — подхватил Питу. — А как же назовете вы мадемуазель Катрин?
— Я такой не знаю, Питу.
— Ой, господин Бийо, не говорите так, у меня прямо переворачивается все внутри от этих слов!
— Питу, — сказал Бийо, — раз мне что принадлежит, я могу это отдать кому пожелаю; так же и ты, если я умру, ты тоже можешь то, что принадлежит тебе, Питу, отдать кому захочешь.
— Ага! Отлично! — воскликнул Питу, начиная, наконец, понимать. — Стало быть, если с вами что случится… Ой, что я, дурак, говорю! Ничего с вами не случится!
— Как ты сам недавно сказал, Питу, все мы смертны.
— Да… Признаться, вы правы: я беру завещание, господин Бийо; предположим, что я буду иметь несчастье стать вашим наследником, тогда я ведь буду иметь право делать с вашим добром что захочу?
— Ну, конечно, ведь оно будет принадлежать тебе… И к тебе, добрый патриот, никто не станет из-за этого добра придираться, понимаешь, Питу, как могли бы придраться к тем, кто водится с аристократами.
Питу наконец все понял.
— Ну что ж, господин Бийо, я согласен.
— Это все, что я хотел тебе сказать; спрячь эту бумагу в карман и ложись.
— Зачем, господин Бийо?
— Затем, что завтра, по всей видимости, у нас будет тяжелый день, вернее — сегодня, ведь уже два часа ночи.
— А вы что, уходите, господин Бийо?
— Да, у меня одно дело на террасе Фейянов.
— А я вам не нужен?
— Наоборот, ты мне будешь мешать.
— В таком случае, господин Бийо, я бы немножко поел…
— И правда! — воскликнул Бийо. — Я совсем забыл тебя спросить, не голоден ли ты!
— О, — рассмеялся Питу, — это потому, что вам известно: я всегда голоден.
— Ну, где у меня кладовая, ты и сам знаешь.
— Да, да, господин Бийо, не беспокойтесь обо мне… Я только хотел спросить: вы ведь вернетесь, правда?
— Вернусь.
— А если нет, так скажите, где вас искать.
— Это ни к чему! Через час я буду здесь.
— Тогда ступайте!
И Питу отправился на поиски съестного: его аппетит, как у короля, не в силах были заглушить никакие события, сколь бы серьезными они ни были, а Бийо пошел к террасе Фейянов.
Мы знаем, зачем он туда отправился.
Едва он прибыл на место, как один камешек, за ним — другой, потом — третий упали к его ногам, из чего он заключил: случилось то, чего опасался Петион — мэр стал узником Тюильри.
Согласно полученным указаниям, он поспешил в Собрание, которое, как мы уже видели, вызвало Петиона.
Получив свободу, Петион прошел через зал заседаний Собрания и пешком вернулся в ратушу, оставив вместо себя во дворе Тюильри свою карету.
Бийо возвратился домой и застал Питу, завершающего ужин.
— Ну, что нового, господин Бийо? — спросил Питу.
— Ничего, — отвечал Бийо, — если не считать того, что день только занимается, а небо — кроваво-красное.
XXVIII
ОТ ТРЕХ ДО ШЕСТИ ЧАСОВ УТРА
Мы видели, как начался день.
Первые лучи восходящего солнца осветили двух всадников, ехавших шагом по пустынной в этот час набережной Тюильри.
