что-то в интернете, но так ничего не находили. А время шло, за окном уже темнело, и мне, если честно, становилось все грустней и грустней. Но я уговаривала себя не раскисать.
Это всего лишь временные трудности, вроде потери пешки или слона. Нужно подождать еще немного, и тогда офицер Паркер посадит меня на самолет и отправит в Москву к Оле и Леше. Мы поедем на дачу, и там будет снег, настоящий глубокий рыхлый снег, не то что в Нью-Йорке – февраль, и ни одной снежинки. Там на меня набросится Ляля, и мы будем валяться с ней в снегу возле сосны Анюты, и мне будет так хорошо.
А потом – ведь я сказала офицерам Гомесу и Паркер, что у меня два дома, – меня посадят на поезд, и я поеду в Ласковое. Бабушка спустится в погреб, достанет банку сливового компота, и мы будем играть в настольные игры и пить компот. А для папы Бабушка принесет абрикосовое варенье с косточками.
Так, подождите, подождите…
Я словно очнулась от прекрасного сна и замотала головой.
Мамы и папы не будет со мной – ни в Москве, ни у Дедушки с Бабушкой… Ведь только меня привезли в полицейский участок и, значит, только меня посадят на самолет, а потом на поезд. А мама с папой останутся здесь…
И я представила, как мама будет сидеть в библиотеке одна и грустно печатать что-то на компьютере, и никто не подбодрит ее и не поделится с ней орешками. А папа будет прокручивать в мясорубке фарш, а потом мама будет жарить котлеты в шипящем масле на сковородке, но только зачем маме с папой столько котлет, если меня нет с ними… А вечером папе не с кем будет сыграть в шахматы, потому что вы знаете, какой из мамы шахматист. И моя кровать из интернета будет стоять пустая в нашей комнате, и только Штанишкин будет одиноко сидеть на подушке в своих зеленых вельветовых штанах. А мама с папой будут спать рядом на своей кровати, обнявшись, как большая и маленькая ложка, и даже во сне они будут такие несчастные…
И я начала плакать – так горько, что офицеры Гомес и Паркер побросали свои телефоны, рации и компьютер и принялись, как умели, меня утешать.
Офицер Паркер предложила мне пончик, щедро посыпанный сахарной пудрой. И хоть в любой другой момент я бы не отказалась от такого лакомства, ведь мама никогда не покупает мне пончики, потому что в них слишком много сахара, сейчас у меня совершенно не было настроения есть.
А офицер Гомес хотел было предложить мне поиграть в какую-то игру на своем телефоне, но офицер Паркер одернула его, как Бабушка одергивает Дедушку:
– Чему ты учишь ребенка?
А я все плакала и плакала, потому что очень хотела к маме, даже больше, чем тогда, в первый день школы. А за окном уже стемнело, и мне было очень страшно: а вдруг она не найдет меня, вдруг нас разлучили навсегда, вдруг я больше никогда ее не увижу?
Ну зачем, зачем я все это придумала? Никакой я не партизан, а маленькая девочка. Что за глупая идея пришла мне в голову…
– Так, Анья. Давай попробуем еще раз. – Офицер Паркер села рядом со мной на стул. – Расскажи нам про своих родителей, про Сашу и Сашу. Где они работают?
– Они не работают, – всхлипнула я.
– Ну вот опять ты за свое.
– Они учатся.
– Где, где они учатся?
– В Колумбии.
– Они из Колумбии! – воскликнул офицер Гомес. – ¿Hablas Español? ¿Como te perdiste?
От того, что офицер Гомес начал говорить со мной на еще одном иностранном языке, который я не понимала, я разрыдалась еще сильнее.
– Ну ты и болван! – рассердилась офицер Паркер. – Какая Колумбия, если она тебе показывала на глобусе Россию. Колумбия – это Колумбийский университет.
– Да, Колумбийский университет! Columbia University! – воскликнула я.
– А вот это меняет дело! – воспрял духом офицер Гомес. – Что изучает твоя мама Саша?
– Она учится красиво писать.
– А папа Саша? Что изучает в Колумбийском университете твой папа?
– Компьютеры.
– Замечательно, – вздохнул офицер Гомес. – Теперь нам нужно найти двух студентов Колумбийского университета. Обоих зовут Сашами М. Один из них изучает компьютеры, другая – как красиво писать.
– Хорошенькое дельце, – подытожила офицер Паркер.
И тут – вы не поверите – меня прорвало. Словно не я, а какая-то другая девочка в розовой толстовке вдруг повернулась к офицерам Гомесу и Паркер и – заговорила! Не отдельными словами, а целыми предложениями – на английском! Как будто все то, что накопилось у меня внутри за эти месяцы, все думанное-передуманное, но не высказанное полилось сейчас мощным потоком на ничего не понимающих офицеров Гомеса и Паркер, и меня уже было не остановить.
– Where is my mom? I want my mom! I want to go home! I miss Olya and Lyosha and Grandma and Grandpa and Lyalya and Anyuta, the pine tree. New York is so big. Tommy was mean to me. Lulu the giraffe is lonely. Hotdog is my friend. The cookie said I am going on a trip. I don’t like museums in New York. – Где моя мама? Я хочу к маме! Я хочу домой! Я скучаю по Оле, Леше, Бабушке, Дедушке, Ляле и сосне Анюте. Нью-Йорк такой огромный. Томми обижал меня. Жирафе Лулу одиноко. Хот-дог – мой друг. Печенье сказало, что я отправляюсь в путешествие. Мне не нравятся нью-йоркские музеи.
Офицеры Гомес и Паркер стояли как громом пораженные.
– Что происходит?
– Что все это значит?
– Какой жираф? Какой хот-дог? Какое печенье? Оказывается, ты очень хорошо говоришь по-английски?
В этот момент у офицера Гомеса зашипела рация. Он посмотрел сначала на офицера Паркер, потом на меня. Он сделал глубокий вдох, поднес рацию к лицу, нажал на кнопку.
– Да, Анья, – закивал он. – Да, розовая толстовка. Да, две косички, правда, одна уже растрепалась. Да, это она!
Он отключил рацию, медленно положил на стол.
– Анья, похоже, ты нашлась.
Когда в дверном проеме появились мама с папой, я едва узнала их. Папино лицо было белым, как стены в нашей нью-йоркской квартире, пока мы не завесили их моими рисунками. А мамино лицо было красным и таким опухшим, что глаза превратились в черточки. Так бывает, когда человек очень долго плачет.
Мы втроем вцепились друг в друга и плакали навзрыд, так громко, что к нам сбежались полицейские со всего участка. А офицер Паркер держалась-держалась, но
