потом тоже зарыдала вместе с нами.
– Мамочка, прости, – всхлипывала я. – Сначала я потерялась в музее, а потом я хотела, чтобы меня отвезли в Москву.
Мы с мамой еще долго сидели в обнимку и всхлипывали, накрытые пледом офицера Паркер, пока папа с офицером Гомесом заполняли какие-то бумаги и подписывали документы.
На прощание офицер Паркер спросила маму:
– Почему она не хотела говорить нам ни своего имени, ни адреса?
– Она хотела, чтобы вы доставили ее домой к ее бабушкам и дедушкам, которые живут очень далеко, в России, – вздохнула мама.
– У вас уникальный ребенок, миссис М., – сказала офицер Паркер.
– Я знаю.
Из полицейского участка мы поехали домой на такси. Мы попали в знаменитые нью-йоркские пробки, когда машины не едут, а ползут, водители раздраженно гудят и воют полицейские сирены. Мы ехали так долго, что я заснула у мамы на плече. Она разбудила меня, когда мы уже подъехали к дому. Я открыла глаза и увидела, что пошел снег.
Как тогда, в первый день, мы вышли из желтого такси, прошли через крутящуюся дверь нашего здания, мимо консьержа (в тот вечер дежурил Строгий, но сейчас я была рада видеть и его) и поднялись на лифте.
Хотя Новый год давно прошел, на нашей двери до сих пор висел снеговик, которого мы с мамой склеили из бумажных тарелок. Правда, у него отвалился нос и левая рука. Под дверью лежал половик дяди Бори и тети Лены.
– Видишь, печенье не обмануло: сбылось мое самое заветное желание, – сказал папа. – Ты нашлась.
Он вытащил из кармана ключ и открыл дверь.
В углу гостиной стоял мой маленький стол, на нем сидел Штанишкин и ждал меня. На ковре валялась куча лего, которую я уже давно обещала разобрать. На стене над диваном висела моя любимая фотография: мы с мамой стоим в лесу на нашей черничной поляне, на маме джинсовая панамка, а у меня синее лицо. На столе, накрытая пластиковой крышкой, стояла тарелка с остатками маминого яблочного пирога.
Как говорит Оля, в этом доме хотелось жить.
В тот вечер мама с папой уложили меня спать к ним в кровать, буквой Ш, потому что боялись расстаться со мной даже на одну секунду. Мама с папой мгновенно заснули, потому что они очень переволновались и устали за этот день.
А я лежала между ними и смотрела в окно, как тогда ночью, вскоре после нашего приезда. В оранжевом свете фонарей медленно падал снег. Снежинки танцевали в воздухе, подпрыгивали и кружились. По-моему, они тоже были рады, что я нашлась.
Что-то изменилось – то ли в этом городе, то ли во мне. Свет фонарей больше не казался мне холодным, наоборот, он был нежный, убаюкивающий. На крышах Манхэттена уютно лежал снег, как будто весь город был накрыт теплым белым одеялом.
Перед тем как заснуть, я подумала, что наконец-то вернулась домой и что мой дом – это мама и папа, а моя самая любимая буква в алфавите – буква Ш.
Глава 16. Еще новости
В конце учебного года к нам прилетели Бабушка и Дедушка.
Чтобы добраться до нас, они провели в пути больше суток: сначала ехали на поезде до Москвы, потом летели к нам на самолете. Но они были бодры и полны энергии.
Бабушка сразу же выложила на подоконник свои коробочки, пакетики и скляночки. Потом надела фартук, выяснила у мамы, где у нас хранится мясорубка, и принялась готовить.
Дедушка же встал посреди гостиной на дяди-Борин красный ковер, приподнял одну ногу, скрестил руки на груди и отправился на встречу со своим истинным «я».
Ну а мама, как водится, закатила глаза.
Все было как раньше!
Следующие несколько дней, пока мама с папой готовились к выпускным экзаменам, я показывала Бабушке и Дедушке Нью-Йорк.
Мы наконец-то добрались до статуи Свободы. Она была зеленого цвета и такая огромная, что нам с Дедушкой пришлось подняться на триста пятьдесят четыре ступеньки, чтобы побывать у нее в голове. Бабушку мы оставили внизу, и правильно сделали, потому что к концу нашего подъема мы с Дедушкой еле волочили ноги. Зато изнутри короны открывался вид на весь Нью-Йорк, на мосты, которые соединяли его острова друг с другом, на бескрайний океан. А люди, которые прогуливались внизу по набережной, выглядели сверху микроскопическими, будто песчинки.
Мы сходили в Музей современного искусства, и на этот раз мне понравилось там чуть больше – конечно, не так, как в Третьяковке, но все же. Я показала Бабушке и Дедушке банки с супом и табуретку с колесом и объяснила, что здесь нужно не думать, а чувствовать. И даже не потерялась.
Мы прогулялись по Центральному парку, а потом я накормила Бабушку и Дедушку пиццей в самой известной пиццерии Нью-Йорка – той самой, где мы были с Хот-догом и его мамой.
А еще я позвала к нам в гости Хот-дога, чтобы познакомить его с Бабушкой и Дедушкой.
С Дедушкой Хот-дог сразу нашел общий язык. Ему очень понравилась Дедушкина йога. Хот-дог встал рядом с ним на красный ковер и принялся махать руками и обретать гармонию.
После гимнастики Бабушка усадила Хот-дога за стол и попыталась накормить борщом. Но Хот-дог вежливо отказался и попросил бутерброд с арахисовым маслом и джемом.
– Не поешь толком – будешь волком, – пробурчала Бабушка одну из своих любимых поговорок.
– Что она сказала? – спросил Хот-дог.
– Что детям необходимо здоровое питание, – дипломатично перевела я.
Но бутерброд Хот-догу Бабушка все-таки сделала. И намазала хлеб таким толстым слоем арахисового масла и варенья, что Хот-дог захлопал в ладоши от восторга. И даже накрыла сэндвич сверху вторым куском хлеба, как это принято в Америке.
– Кушай, кушай, рыжик-чижик ты мой, – сказала Бабушка и поцеловала Хот-дога в макушку.
Хот-дог покраснел, как тогда, на новогодней елке в русской школе. Но, надкусив свой огромный бутерброд, сказал:
– У тебя классные бабушка и дедушка.
Через несколько дней мы отправились ко мне в школу на праздник, посвященный окончанию учебного года. Исмаил поменялся сменами со Строгим и тоже пошел с нами, потому что, как он выразился, он очень подружился с одной прекрасной юной леди.
На Бабушке было нарядное бежевое платье, которое она купила специально для этой поездки. Мне кажется, я впервые видела ее без фартука.
Я, как могла, попыталась подготовить Бабушку к тому, что американская школа довольно сильно отличается от русской, но это не
