показывать ей все достопримечательности Лос-Анджелеса, над которыми они пролетали, как будто она их не знала. Нефтяные поля возле аэропорта с вышками, похожими на стеклянных страусов, постоянно макавших клювы в воду, небольшой подъем Болдуин-Хиллз, длинный хребет гор Санта-Моника, обсерваторию в парке Гриффит рядом с ее домом. Пытаясь вызвать в себе теплые чувства к Ивану – они, казалось, испарились в ту секунду, когда ей вручили диплом, – Руби рассказала ему, как, когда она была маленькой, они возвращались в Нью-Йорк, погостив у Марго с Дэвидом. Отец, когда они подлетали к Манхэттену, спрашивал, что она видит в иллюминаторе, и она всегда отвечала, как он ее научил: «Лучший город земли».
Иван сделал вид, что раньше не слышал эту историю, и она это оценила, но потом сказал:
– Посмотрим, что ты будешь думать о Нью-Йорке, когда проживешь там четыре года.
Руби высвободила руку и демонстративно отвернулась к иллюминатору. Она ему сто раз говорила, что будет учиться не в городе. Но Иван упрямо отказывался выучить географическое положение городка на севере штата, которому предстояло на четыре года стать ее домом. Его ждало надежное укрытие Стэнфорда, университета его мечты, и он не раз намекал, что после суровой северо-восточной зимы Руби захочется перевестись обратно в Калифорнию. Иван любил Калифорнию. И Руби ее любила! Но она хотела приключений, хотела опыта, который четко отделит ее от дома. Она понимала, что Иван так настойчив из-за их будущего и отказа признавать то, что для нее было сокрушительно очевидно: они должны были вскоре расстаться, возможно, в ту минуту, когда закончится поездка, потому что Иван летел обратно в Лос-Анджелес, а она – в Нью-Йорк (вот тебе, Иван!), откуда и ехала в Стоунем к семье, на летнюю постановку «Вишневого сада».
Иван станет тем, кого она в конце концов будет с нежностью называть своим «школьным парнем». «Иван», – будет говорить она кому-то в неясном будущем, когда поселится в том районе Нью-Йорка, куда в то время слетятся молодые переселенцы, возможно, в Квинсе, и, возможно, она начнет курить и сможет выстоять после двух мартини. «Можешь представить меня рядом с Иваном? – спросит она, и засмеется своим тогдашним манящим смехом, и потушит сигарету, и покачает головой, и скажет: – Хотя он был милым. Неплох для начала, этот Иван».
Руби допила сок и поднялась из-за стола. Они были в Мадриде уже третий день, и ей дважды говорили, что завтрак включен и не надо платить, не надо ничего подписывать или оставлять чаевые, но Руби по-прежнему выходила из зала, ожидая, что сейчас кто-нибудь из сотрудников преградит ей дорогу и обвинит в том, что она поела и пытается сбежать.
Сегодня они собирались в Прадо, и Иван обещал, что они не будут бежать бегом, как любила его семья, как будто идет соревнование, кто прибежит первым. Ей нравилась сестра Ивана, Рейчел, но Рейчел любила только магазины. Правда, их с Рейчел объединяла ненависть к жаре; Рейчел была светловолосой, веснушчатой и утверждала, что у нее аллергия на солнце, но еще аллергия на любой крем от загара кроме того, который ее мать специально заказывает в аптеке в Париже и который Рейчел забыла положить в чемодан. Им приходилось заходить в каждую farmacia в поисках этого французского крема. Руби поискала его в Сети, в составе не было ничего особенного.
– Смотри, – говорила Руби, протягивая Рейчел тюбик крема и сравнивая состав с компьютерной распечаткой, которую положила в сумку. – То же самое.
– Неееет, – печально отзывалась Рейчел. – Это не то.
Шляпу она не носила, потому что от шляп у нее на лбу выступала сыпь. Для длинных рукавов было слишком жарко. Рейчел с матерью ходили по магазинам, метались по улице между витринами, как пара мышей-альбиносов, а когда набирали достаточно пакетов, возвращались в гостиницу сидеть у бассейна под зонтиком, покрыв ноги пляжными полотенцами во много слоев, и читать журналы.
Руби понимала, что ведет себя как ребенок. Ее саму смущали ее капризы. Она ценила щедрость родителей Ивана. Правда. Перелет первым классом, прекрасные гостиницы, долгие обеды с графинами розе и блюдами жареной рыбы – но она скучала по родителям. Скучала по Марго и Дэвиду. Она никогда не проводила столько времени с другой семьей, и хотя Козловы были добрыми, она не могла подстроиться под их ритм. Родители Ивана вечно грызлись, и это ее поражало.
– Они просто так разговаривают, – сказал Иван, отмахиваясь от ее тревоги. – Они женаты двадцать пять лет; так они общаются, демонстрируя неодобрение.
Руби не ответила, что ее родители тоже женаты всю жизнь, но никогда не разговаривают между собой, как родители Ивана. Она не могла себе представить, чтобы отец выгрызал Флоре мозг за то, что она не туда повернула или неверно увидела дорожный знак. Не могла представить, чтобы Флора пилила Джулиана за то, что он хочет десерт, или еще бокал вина, или поспать после обеда. Казалось, Козловы друг другу не нравятся. Но Иван и это наблюдение отмел.
– Люди по-разному выражают свои чувства.
Неужели правда?
Но в тот же вечер за ужином мистер Козлов поспорил с метрдотелем, потому что хотел пересесть за другой столик, а когда ему сказали, что все столики зарезервированы, устроил скандал. Шумно удалился покурить. Миссис Козлова сидела, мрачно глядя мужу в спину, над его головой поднимался дым. Когда они уходили из ресторана, Руби увидела, как она сунула официанту деньги и извинилась. В гостиницу они шли молча. Руби никогда в жизни не было так неловко, она была счастлива вернуться в номер с Иваном, который пошел в душ – второй раз за день – перед сном, потому что хотел, чтобы простыни оставались чистыми и свежими.
Полна голова тараканов.
Последний день в Мадриде. Завтра в Барселону. (Барthелону, не могла не думать Руби). Она не могла заснуть, потому что дома что-то происходило. Вернее, что-то происходило в Стоунеме, куда ее родители решили поехать несколько недель назад, вдвоем. Это уже было подозрительно, потому что изначально план был другой. Руби чувствовала, что в доме с ночи выпускного повисло напряжение. Сначала она пыталась себя убедить, что это из-за того, что школа закончилась, и она скоро уедет в колледж, и все нервничают. Но несколько раз она слышала, как родители разговаривают резкими голосами, а когда она входила в кухню, они обрывали разговор и поворачивались к ней с настолько вымученными улыбками, что кровь стыла.
– Лучше бы вы мне рассказали, в чем дело, – как-то сказала Руби матери, когда они разбирали ее одежду, решая, что взять с собой в Испанию.
– Ты о чем? – отозвалась Флора правдоподобным тоном, но не повернулась к Руби, что ее сразу выдало с головой.
– Мам. Я вижу,
