она сразу, едва он входил в дверь, понимала, хороший сегодня день или плохой. Мучается ли он физически, или умственно, или пытается эмоционально справиться с прошлым. Худшим из множества ужасных дней после инсульта был тот, когда к Дэвиду начала возвращаться память, и Марго пришлось рассказать ему об Эбби Дженсен. Он, конечно, был раздавлен. Хотя проблем у малышки было много, ужасающе сложных, не только врожденный дефект сердца, но целый набор; хотя бдительная медсестра сразу и заметила, что с Дэвидом что-то не то, и ординатор, присутствовавший в операционной, смог стабилизировать ситуацию, пока другой врач подготовился и успешно закончил процедуру; хотя Эбби Дженсен и прожила еще десять дней – никто не убедил бы Дженсенов (никто и не пытался), что на исход болезни Эбби никак не повлиял удар, случившийся у Дэвида посреди операции.
Удар не только переместил его из операционной за письменный стол, но и уничтожил его лихость, его спокойную уверенность. Марго по ним скучала.
Дверь кабинета распахнулась.
– Какой приятный сюрприз, – сказал Дэвид, закрывая дверь за собой. – Ты рано освободилась.
– Да, – ответила она со смехом. – Сразу в нескольких смыслах.
Он сел за стол и тут же завел разговор о предстоящем сборе средств на новую клинику в Сан-Диего, во время которого им обоим предстояло произносить речь.
– Звонили по поводу аукциона. Я им с порога объявляю, что ты больше не предоставляешь визиты на площадку или обеды с Марго Летта, но они все равно наседают.
Марго терпеть не могла выполнять эти аукционные требования. VIP-экскурсия по съемочной площадке, встреть-обиходь, неизбежные просьбы по поводу дочери-подруги-родственницы-соседки, которая «хочет устроиться в индустрию».
– Даже если я хотела бы предложить посещение площадки, то не смогла бы.
Она сидела на диване. И пока она рассказывала о звонке Донны, о встрече с Бесс, Дэвид подошел и сел рядом; Марго произвела впечатление.
– Мне так жаль, – сказал он, взяв ее за руку.
– Я все жду, когда приду в негодование. Или разозлюсь. Или начну себя жалеть. Хоть что-нибудь. Но ничего. Странно.
– Тогда, может быть, все и к лучшему.
– Может быть.
Она поманила его к себе. На галстуке у него засох яичный желток. Прежнего Дэвида от этого бы перекосило. Марго счистила желток ногтем.
– Я не заметил, – рассмеялся он.
Марго встала и подошла к окну.
– Можно, я тебя кое о чем спрошу?
– Всегда.
– Ты жалеешь, что у нас нет детей?
Она не обернулась, потому что не хотела видеть его непосредственную реакцию. Дэвид после удара совсем не держал лицо. Правда была в том, что это не они решили не заводить детей, а она. Марго с самого начала сказала Дэвиду, что в ее будущем детей нет. Не с ее работой. Она видела, что случается с женщинами театра, если они рожают детей: в основном они уходили, как Флора. Или работали раз в несколько лет, или только в летний сезон, как ее мать.
– Я не передумаю, – сказала она Дэвиду. – Так что ты должен быть твердо уверен.
Он пропал на две недели, самые длинные две недели в ее жизни. Марго ходила на работу, возвращалась поздно вечером, проверяла автоответчик, надеясь услышать его голос и пытаясь представить, как сама позвонит ему и скажет: «Ну ладно, может быть, только одного». Но она не могла так поступить, потому что это было бы неправдой. День, когда он постучал в ее дверь и возник на пороге с букетом нарциссов и коробочкой, в которой лежало старинное кольцо с изумрудом, был – несмотря на его сомнения; благодаря его сомнениям – одним из счастливейших в ее жизни.
– Нет, – наконец произнес Дэвид.
Марго обернулась и увидела то, чего боялась. Не только сожаление, но и печаль. Тоску, отпечатавшуюся на его лице. Ясно как день. Она подошла к Дэвиду, обняла его за талию. Что бы ни изменилось между ними за годы, это осталось прежним. То, как ее утешало присутствие Дэвида. Она почувствовала, как он длинно выдохнул. Пахло от него, как всегда, чем-то свежим и травянистым.
– Мне так жаль, – сказала она.
Он отстранился, немножко резковато.
– Не жалей.
Взял со стола ярко-желтый антистрессовый мячик и несколько раз крепко его стиснул.
– Так как они собираются это сделать? Убить доктора Кэт?
– Быстро, доктор, – ответила она, решив быть благодарной за перемену темы, уступая своим трусливым побуждениям. – Четыре серии – и я отправлюсь в мир иной. Это страшная тайна, конечно. Никому нельзя говорить, пока серия в сентябре не выйдет в эфир, а потом придется повстречаться с журналистами. Это если о неприятном.
– Лето в твоем распоряжении.
– Судя по всему, да. Впервые за десять лет. Уже кое-что.
– Я бы мог взять отпуск. Давай запланируем поездку. Испания. Марокко. Греция. Можем поехать, куда захочешь.
– Ты на это пойдешь?
– Конечно.
У нее не было времени подумать о свободном лете или о том, как хорошо было бы уехать куда-нибудь.
– Мне приходит в голову одно место. Я бы хотела туда вернуться.
– Отлично. Слушаю.
– Хорошо. Потому что сперва мне надо тебе кое-что рассказать.
Глава шестнадцатая
Когда Бен бросил Джульярд, чтобы играть в мыльной опере, все решили, что он спятил. Агент по кастингу увидел его в роли Яго в студенческой постановке «Отелло» и пригласил на прослушивание на роль близнецов – один хороший, второй злодей. Бена взяли.
– Всего на пару лет, – говорил он друзьям о роли, которую ему предстояло играть семнадцать лет, пока дневной сериал не сняли с эфира. – Просто поднакоплю деньжат.
К тому времени у них с Джулианом уже был план создать небольшую театральную компанию. Деньги, которые Бен заработал на мыльной опере, и его желание помочь финансировать компанию были единственной причиной того, что им удалось запустить все это предприятие и как-то его поддерживать. За шесть лет «Хорошая компания» встала на ноги (пошатываясь, но пошла), а родители Бена вышли на пенсию и переселились во Флориду. Теперь Бену не терпелось попробовать воплотить свой проект: один вечерний спектакль в летнем Стоунеме, классическая пьеса. Он хотел задействовать весь участок, создать постановку, в которой, если персонаж говорил, что идет поплавать, актер, играющий его, прыгал бы в пруд и плавал.
Флора до сих пор помнила, как впервые осматривала владения их друга, с кристальной ясностью – с той ясностью, что приходит, когда растишь ребенка в квартирке в Вест-Вилледж, где за одним из окон идет шаткая пожарная лестница.
– Это все твое? – спросила она Бена, стоя рядом со старой Фермой, где изначально жили его прадед и прабабка, глядя на Маленький Домик (маленький только в сравнении с просторной Фермой) у подножия широкого, заросшего травой склона, который вел еще и к пруду, достаточно большому, чтобы поставить посередине плавучую деревянную платформу. У пруда стоял заброшенный амбар. Когда-то он был красным.
– Мое и сестер, – сказал Бен, – но они живут далеко и редко приезжают. Отсюда не видно, но за амбаром маленькое
