сообщила, что накануне вечером ее муж Гарри, после того как четыре раза прочел их дочерям «Спокойной ночи, Горилла» и отнес обеих девочек в кроватки, топая по коридору и ухая, как горилла (тут, сказала Лекси, я подумала, что вышла замуж за хорошего человека и хорошего отца), налил себе бокал дорогого красного («Шатонеф-дю-Пап» – надо было сообразить, что это или очень хорошо, или очень плохо») и заявил, что больше не может с ней жить.
– Вот так запросто, – сказала Флора Джулиану, раскрасневшись от негодования. – Сказал: «Лекс, по-моему, я больше не хочу быть твоим мужем». Представляешь? Как будто аннулировал карточку Costco[30].
Всего пару дней спустя в беде оказались их соседи снизу, Ник и Билли. Как доложила Флора, Билли не справлялась с тем, что Ник каждую, мать его, секунду пялится в свой BlackBerry, даже когда предполагалось, что он присматривает за тремя своими детьми «и отвечает не только за кормежку и игры, но и за то, чтобы они живы остались». Билли сказала, что BlackBerry ему как любовница, и она, конечно, не знает, но, видно, он с любовницей по нему и связывается, потому что кто не покажется привлекательнее женщины, сидящей с трехлетками-тройняшками, которые до сих пор в своих кроватках не спят и едят только желтое?
Потом одна знакомая из Music Together[31] обнаружила, что ее муж посылает цветы своей помощнице. Потом пришел черед учительницы Руби, Лилл, и это особенно сильно ударило по всем мамочкам, потому что Лилл была их опорой на первых порах, при разлуке с детками на весь день, их мудрым советчиком, местным гуру, повторявшим, что не стоит сходить с ума из-за того, что ребенок переел сахара, или сидел у телевизора после ужина, или не принял ванну, потому что:
– У вас непростой период, мамочки. Его надо преодолевать как можете.
Поэтому, когда однажды утром Лилл встала у двери класса с таким лицом, сказала Флора, будто пила неделю, и всем забиравшим детей сообщала, что ее муж в пятницу вечером собрал вещи и съехал, мамочки были в шоке. А еще выяснилось, что Лилл склонна очень крепко выражаться, когда ее предают, потому что многие детки дома поминали «сраную хрень».
– Все ходят на терапию, – как-то вечером сказала Флора Джулиану.
– В Нью-Йорке живем.
– Я не хожу.
– Хочешь пойти? – спросил Джулиан, не ожидая, что Флора скажет «да».
В уравнении их брака это Джулиану требовалась терапия. Это у него было травмирующее детство и эмоционально истощающая работа по выпасанию стада хрупких эго. Флора была устойчивой, неколебимой, как скала. Она не подняла взгляд, чтобы ответить, так и продолжала отскребать кастрюльку от макарон с сыром, как-то слишком упорно. Подождав пару минут, достаточно долго, чтобы Джулиан счел отсутствие ответа ответом, она обернулась к нему и сказала:
– Мы не можем себе это позволить. Это куча денег, не считая няни.
– Я не о том спросил. Ты хочешь пойти?
Она вытерла руки кухонным полотенцем, пошла к дивану в гостиной, села и уставилась в окно. Дни становились все длиннее, и после ужина еще какое-то время было светло, менялся наклон земной оси. Флора заговорила – на этот раз робко, немного смущенно.
– Руби пошла в приготовишку, и мне иногда вроде как одиноко. Я немножко растерялась. Я что, всю оставшуюся жизнь буду голосом туалетной бумаги?
Джулиан поборол желание ответить: «Надеюсь!» Телевизионная реклама гигиенических преимуществ Soft’n’Tuff держала их на плаву, пока он работал над многообещающим проектом для «Хорошей компании», пьесой, которая привлекла настоящее финансирование, и продюсеров со впечатляющим послужным списком, и актеров, которым было что предъявить. Они урвали очень востребованный зал. Казалось, в кои-то веки все сложится.
– Мне иногда грустно, – сказала Флора. – Я не понимаю почему.
– Лапа, ты скучаешь по маме.
Флора отметила про себя, что он не сказал – по работе.
– Да, конечно. Но с этой печалью я справиться могу. Я о другом. И о том, что мне иногда кажется, что мы живем на разных планетах.
Джулиан смотрел на Флору, которая сидела на потертом диване, тщательно складывала одежду Руби, собирала носки попарно и сворачивала их в шарики – у него это никогда так ловко не получалось. Флоре грустно? Почему он не заметил, что ей грустно? Глядя на нее сейчас, он видел темные круги у нее под глазами, видел, как она устала.
– Я не хочу однажды вечером прийти домой и услышать, что ты больше не хочешь быть моим мужем.
– Этого не будет, – сказал Джулиан, чувствуя, как в сердце ему вонзилась тоненькая щепочка страха.
Это по его вине Флоре грустно?
Как-то вечером, лежа в постели Сидни, Джулиан высчитывал, на сколько нужно задержаться, чтобы ее не обидеть, чтобы она не сорвалась, и тут Сидни взяла его за руку и стала играть с его обручальным кольцом. Его замутило, но он позволил ей крутить кольцо у себя на пальце, сделал вид, что ему все равно, хотя то, что она трогала его обручальное кольцо, почему-то казалось даже большим предательством, чем секс. Уходя в тот вечер, он поклялся самому себе (в очередной раз), что не вернется, и, пусть он нарушил это обещание самому себе, стал снимать кольцо и класть его в карман, прежде чем войти в квартиру Сидни. Кольцо приводило в эту комнату Флору, а эту черту он переступить не мог. Ничтожный знак уважения, но он себя к нему принуждал.
Спускаясь из спальни, Джулиан гадал, позволит ли ему Флора остаться в доме. О том, чтобы объяснить Руби, что он натворил, и подумать было нельзя, о том, чтобы собрать вещи и уехать – тоже.
Флора сидела на табуретке возле кухонного острова. Кольцо так и лежало там, где она прошлой ночью его оставила. Глаза у Флоры были опухшие, веки розовые. Джулиана обдало изнутри волной тоски. Он пересек кухню, подошел прямо к Флоре, обнял ее, а она была слишком измученной и уставшей, чтобы сопротивляться.
– Я все исправлю, – сказал он. – Я не потеряю тебя, Флора.
Она высвободилась из его объятий и слабо ему улыбнулась.
– Но это не тебе решать, правда? – Она налила кофе в две чашки. Взяла кольцо. – Почему бы не начать с этого?
Глава тринадцатая
Знай Марго, что Донна собирается ей сказать, она бы в жизни не подняла трубку. Во-первых, она сидела в огромном трейлере, где размещались парикмахеры и гримеры – в «пудренице», как это называли на некоторых площадках, особенно те, кто давно работал. У актеров были непростые отношения с «пудреницей». Эта беззащитность, которую не выбираешь, у тебя нет выбора. Марго не думала, что Дэвид был знаком с контурами и особенностями ее лица так же, как команда гримеров «Кедра». Они сразу понимали, когда кто-то плакал, или не спал, или многовато
