созидания вокруг любимого шефа.
Но в этот день (часа в три) кто-то настырный стучал в дверь кабинета. Сколько стучал, точно сказать не могу, но, по постепенному озверению ударов, надо предполагать, достаточно долго.
Пришлось нажать на кнопку, открывающую дверь в святая святых.
В мой кабинет на цыпочках вошла ассистентка Юля:
– Александр Андреевич, в приемной псих с бумагами и большой картиной. Он несет какую-то белиберду про то, что вы не договорились, но почти договорились, и он вам верит, как «своей папе». А еще он принес договор и все время нам с Полиной им зачем-то тычет. Мы держим осаду уже час, но что дальше делать, не знаем. Может, охрану позвать?
Полина и Юля – лучшие ассистентки в мире. Если уже они сдаются, надо действительно выйти в приемную и разобраться.
Так я и думал. Около стойки находился настырный тип из антикварного магазина вместе со своей лысиной и той самой картиной. «Новую Москву» держали в руках два здоровых бугая, надо полагать, сопровождающая охрана Вигена Левоновича. По-видимому, для подчеркивания серьезности момента передачи шедевра, молодые люди держали работу в чистейших белых перчатках. Сам лысик мял в руке пачку бумаг и что-то торжественно верещал обалдевшим от него секретарям. С появлением в приемной управляющего партнера адвокатского бюро незваный гость переключился на меня.
– Александр Андреевич, как у вас красиво, здравствуйте! Привез вам свое сокровище. Как договаривались…
– Мы совсем не договаривались, особенно без звонка. Ну просто никак не договаривались.
– Александр Андреевич, дорогой, простите, простите. Но ведь только вы можете мне помочь. Это же настоящее творение гения. Вот смотрите, экспертиза химическая сделана. Краски старые. Вы сами можете сделать еще одну экспертизу, если хотите, но, если Третьяковка даст положительный ответ, я получу деньги и сделаю себе операцию на сердце.
– Сам?
– Не смейтесь надо мной. Я должен в Израиль слетать. Там клапана меняют. Везде меняют на свиной, а там на говяжий. Они же там эти, как вы называете…
– Кошерные?
– Точно. Вот договор – мой юрист составил. Очень простенький. Прочтите – пять минут займет. Операция двести или триста тысяч долларов будет стоить, родственники хотят со мной полететь, то-се. Ужас. Пожалейте старика. Мне очень надо ее продать. Только вы…
– Так, хватит. Тишина в павильоне. Дайте прочесть, что вы тут написали, и я скоро вернусь.
Складно написанный договор говорил о том, что «Сторона один» (Виген Худоян) оставляет мне («Сторона два») работу, вероятно, Юрия Пименова (далее по тексту – «Автор») с целью определения, является ли данное произведение авторской копией или творением неизвестного автора. В случае если будет доказано, что данная работа является оригинальной живописной картиной Пименова, Сторона два имеет право приобрети ее за пять миллионов долларов в рублях по курсу. Если Сторона два по каким-то причинам не захочет ее приобрести, Сторона один берется выплатить Стороне два за работу по доказательству подлинности «Новой Москвы» те же пять миллионов долларов. Имеется в виду, после продажи картины в третьи руки. «Новая Москва» остается на месяц на ответственное хранение у Стороны два. Залог не требуется. В углу – фотография работы. Дата, подписи. Город Москва.
Позвонили ассистенты и тревожным шепотом сообщили, что клиенты шарахаются от горластого антиквара и его сопровождения. Или их надо срочно выгонять, или что-то делать. По принципу «легче дать, чем объяснять, почему не хочется дать» или подписать, взвесив «все за и против», я решил, что ничем не рискую, и поставил обычный росчерк на два экземпляра плюс на передаточный акт. Тоже в двух экземплярах. Виген попросил сделать с ним и картиной фото на память, пообещал пригласить меня на банкет, когда ему заменят клапан, и исчез из офиса вместе со своими биндюжниками.
Все, включая клиентов и соседского кота на подоконнике, с облегчением вздохнули.
К девяти вечера офис более-менее опустел, и я остался один на один с шедевром. Сзади «Дама в автомобиле» выглядела довольно старой и изрядно потрепанной. На подрамнике была прикреплена химическая экспертиза красочного слоя. Сама работа не была никогда реставрирована и, по всей видимости, провалялась где-то много-много лет. Что странно при феноменальной популярности музейного варианта Третьяковки. Подрамник был пожилой и уставший. Что, на самом деле, хорошо, учитывая возраст картины. Я взял лупу и стал внимательно рассматривать крепление полотна к подрамнику с обратной стороны. Часто, когда исполняют фальшивку, перебивают старый переделанный или «доделанный» холст на неродной подрамник. От этого в холсте картины остаются лишние дырки. И еще всегда надо изучать гвозди. Они в большинстве своем должны быть старые и ржавые, но практически не гнутые. Умельцы находят старые гвозди и используют их еще раз для того, чтобы такие гнусные и дотошные люди, как я, съели наживку. Мол, гвозди старые – не подкопаешься. Значит, и картина старая. Но маленькие гвозди, когда их вбивают куда-то снова, гнутся и извиваются, как будто не хотят входить в дерево второй раз в жизни. Опытный глаз заметит это почти сразу. К тому же под шляпкой и на ней остаются царапины от любых инструментов, которыми их вытаскивали из родных гнезд. Для такого исследователя, как я, это явный и громкий сигнал тревоги.
Так… Здесь все в порядке. Холст и подрамник родные, гвозди старые и точно не перебивались. Никто картину не трогал много лет.
Теперь необходимо посмотреть на живописный слой. Первое, что надо сделать для проверки на новодел, это как следует прочистить нос. Лучше всего высунуть голову в окно и пять минут подышать свежим воздухом. После этого надо подойти к красочному слою картины как можно ближе и начать ее обнюхивать. Новая краска долго пахнет. Тут все чисто. Пахнет какой-то гнильцой, что хорошо. Это запах старины, точнее, кладовок, подвалов, пыли, сараев. Теперь следующий этап. Надо помыть руки, тщательно высушить и начать прикладывать ладони к живописи. Лак, которым может быть покрыто полотно, должен насторожить. Если ладони к картине не клеятся – это признак того, что картину не покрывали слоем для сокрытия чего-то. Например, нового кракелюра. Кракелюр – это маленькие, но многочисленные трещины по всему полотну живописи. Мелкая «паутина» появляется на красочном слое с годами жизни и хранения работы. Настоящий кракелюр – верный признак старой работы. Но есть умельцы, которые прекрасно старят новые картины. Для этого, после того как какая-нибудь фуфлыжная тварь написала практически копию работы, скажем, Федора Рокотова[111] – портрет Алеши Бобринского в ином ракурсе, чем представленный шедевр в музее, ее (картину) надо состарить под вторую половину XVIII века. Нужно высушить холст и
