энергия.
Она снова замирает, кружка всё ещё в руках.
— Это приглашение?
— Ты пойдёшь, пригласил я тебя или нет.
Её губы дёргаются.
— Что меня выдало?
— То, что на тебе ни одной блестящей пайетки. И ботинки Ариат.
— Просто беру пример. — Молли бросает взгляд на мои собственные Ариаты под столом. Я иногда их надеваю, чтобы сберечь старые сапоги Гарретта. — Вот и хотела попросить тебя ответить услугой на услугу: я затащила тебя вчера на танцпол, так что сегодня ты должен затащить меня в седло.
Теперь моя очередь краснеть. Чёрт побери, мозги снова работают, как у озабоченного пятнадцатилетнего.
— Без проблем, — выдавливаю я и тут же обжигаю язык, отпивая слишком горячий кофе. — Значит, ты правда планируешь остаться. На ранчо.
Молли разрезает омлет краем вилки.
— Честно? Пока не знаю. Вся моя жизнь в Далласе. Там мой бизнес-партнёр. Мама, бабушка с дедушкой. Я надеюсь, что адвокаты мамы смогут найти способ обойти это условие, чтобы у меня хотя бы был выбор — остаться или нет.
В груди неприятно сжимается.
Я чуть не роняю кружку. Стоп-стоп-стоп. Мне что, действительно не по себе от того, что Молли не уверена, останется ли? С каких пор? Я ведь не хочу, чтобы она оставалась. Но, видимо, и не хочу, чтобы уезжала?
Господи…
— Всегда можешь оставить ранчо мне, — шучу я. Только вот это не совсем шутка.
Я жду, что Молли закатит глаза. Скажет, что я наглый тип. Но она просто пожимает плечами.
— Ты чертовски хорошо управляешь этим местом. Мне есть чему у тебя поучиться.
Я открываю рот. Закрываю. Потом снова открываю.
— И ты хочешь учиться?
Она встречает мой взгляд.
— Я всё-таки дочь своего отца.
— Да. — Я снова улыбаюсь, как идиот.
И тут меня осеняет: сейчас был бы хороший момент, чтобы показать ей фотографии Гарретта. Он вроде бы оставил их мне, но на самом деле они принадлежат Молли. Интересно, почему он сам ей их не отправил? Собирался ли он передать их ей или Обри позже? И когда вообще он положил всё это в банковскую ячейку? Навещал ли он её, чтобы взглянуть на снимки?
Желудок неприятно скручивается. У меня ещё слишком много вопросов, и я даже не представляю, как Молли отреагирует. Не хочу взрывать ей голову или снова погружать её в пучину горя. Мы и так еле держимся на плаву.
Эти фотографии сделают её день? Или окончательно её добьют? Не хочу рисковать. Пока что.
— Теперь мне интересно, насколько ты похожа на него, — говорю я.
На этот раз она всё же закатывает глаза.
— Так я могу поехать с вами или нет?
— Можешь. Но тебе придётся не отставать.
— Я не отстаю.
— Докажи. Может, тогда я перестану звать тебя Городской Девчонкой.
Улыбаясь, она пинает меня под столом.
— Ты просто невыносим.
Я такой.
Но, будь я проклят, если это не лучшее утро за долгое-долгое время.
Глава 17
Молли
ДА ЗДРАВСТВУЮТ КОВБОЙШИ!
Восход.
Он разливается над холмами оттенками персикового, неонового розового и ярко-мерцающего жёлтого. Передо мной раскинулся огромный табун, растянувшийся по пастбищу, насколько хватает глаз.
Я вдыхаю этот момент, сидя в седле, и ощущаю то же самое тепло, что разливается в груди. Оно проникает в самые кости, наполняя меня таким глубоким спокойствием, что я закрываю глаза, чтобы лучше его прочувствовать.
Живот не скручивает. Спокойно. Никакой боли.
Я дышу ровно, чувствуя, как свежий утренний воздух заполняет лёгкие. Солнечное тепло льётся на мою кожу.
Мария тихонько фыркает подо мной, лениво щипля траву. Где-то неподалёку смеются ковбои.
Я знаю это чувство. Солнце, покой.
Ощущение восторга.
Я помню его с детства, когда каталась верхом с мамой и папой. Папа ездил на гнедой кобыле, а у мамы был великолепный серый андалузец по имени Шторм.
Тогда мы вставали рано, потому что… ну, таков распорядок на ранчо. Иногда я оставалась дома с мамой, но если ей хотелось покататься, она брала меня с собой, и мы наблюдали, как папа работает с табуном вместе с другими ковбоями.
Больше всего я помню то невероятное, ослепительное счастье. Я любила бывать с обоими родителями. Это делало меня особенной.
Я также любила находиться на свежем воздухе, на ранчо, в седле. Это давало ощущение, что я часть чего-то большего. Сам процесс захватывал. А внимание родителей было… всем.
— Красиво, да?
Я открываю глаза и вижу Кэша, сидящего на коне рядом. Он в рабочих перчатках, а его предплечья уже блестят от пота.
Сегодня на нём ещё и чапсы.
Настоящие, добротные кожаные чапсы, коричневые, застёгнутые пряжкой прямо… по центру.
Нет слов, чтобы описать, насколько божественно он в них выглядит. А его уверенные, неторопливые движения в седле? И тот надеждой наполненный взгляд за завтраком, когда он спросил, остаюсь ли я на ранчо?
Я слегка двигаю бёдрами, пытаясь ослабить нарастающее напряжение между ног. Но от этого только хуже. Шов джинсов проходит ровно по чувствительной точке, заставляя жаждать… большего.
Мне хочется, чтобы вместо джинсов там был Кэш. Но этого не будет, так что… спасибо, что существуют вибраторы?
С утра мы почти молчали, пока ехали в его пикапе к этому пастбищу, таща за собой прицеп с лошадьми. Он сказал, что мы примерно в восьми километрах от конюшни. А теперь мы верхом — я на Марии, Кэш на своём огромном вороном жеребце Киксе, а его братья и работники ранчо подъезжают следом на нескольких грузовиках ранчо Лаки. Скоро начнётся работа.
Я улыбаюсь.
— В прошлый раз, когда я видела рассвет, я шла домой из бара. Тогда у меня было такая жуткая похмелье, что не до красоты было. А это… совсем другое.
— Ах ты, гуляка, — ухмыляется он.
— Чёрт возьми, ещё какая. Думаешь, где я научилась танцевать?
— Надеялся, что на светских вечерах или на занятиях балетом или типа того.
Я смеюсь, хотя сердце вдруг начинает биться чаще. Он помнит, что я занималась танцами.
— Там тоже.
— Справишься? — Кэш кивает на Марию. — Крикни, если помощь понадобится.
Я двигаюсь в седле.
— Это же как велосипед, да? Нужно просто снова привыкнуть, и всё вернётся.
— Если ты так говоришь.
Я протягиваю руку и слегка толкаю его в плечо.
— Спасибо за поддержку.
— Молли Лак, если есть что-то, в чём ты не нуждаешься, так это в том, чтобы тебе говорили, что ты чего-то не можешь. Ты знаешь, на что способна. — Он смотрит на меня, щуря один глаз от яркого солнца. — Так что вперёд, бери и делай.
Я улыбаюсь и
