class="p1">Одергиваю себя: “Ты взрослая женщина, Аделина, Кира, или как там тебя. Прижми свою пятую точку на место. Дождись его”. Губы горят, кожа вокруг них тоже, от его легкой щетины. Прижимаю пальцы к губам, прячу их от ветра, чтобы сохранить вкус Макса на них как можно дольше. Опять катятся слезы. Не сразу замечаю, как начинает капать дождь. Кажется, что само небо не выдерживает смотреть на нас.
Макса нет целую вечность. Я кричу его. Он не отзывается. Начинаю сигналить и замечаю его мрачную фигуру. Он подходит ближе, когда равняется с фарами. Он весь мокрый. Волосы сосульками прилипли ко лбу, черная от татуировок кожа неестественно блестит. Но в глаза бросается другое. Его плечи. Они словно стянуты между собой невидимым стальным тросом и вывернуты вперед. Шея вжата в них. Он напоминает раненого зверя. Я вижу, как его ломает изнутри и не знаю, что делать.
– Максим… – Зову его, когда он садится в машину.
– Это больше не повторится. Прости, – его хриплый голос рвет мне душу на части. Зачем-то включаю в салоне машины свет и замечаю ободранную кожу и кровь на его костяшках рук. Он, наконец, поворачивается ко мне. Я впервые вижу его таким. Разбитым и сосредоточенным одновременно. – Я все понял, Аделина. Тебе больше нечего бояться. Я накосячил, напридумывал себе чего-то… Как там говорят, мир, дружба, жвачка и давай останемся друзьями?
Он тянет мне свой мизинец, продолжая что-то искать в моих глазах. Едва держусь, чтобы не броситься ему на шею, не прижать к губам его сбитые кулаки и прямо сейчас, в самый неподходящий, абсурдный момент не вывалить на него ужасную правду.
– Максим… – Отвечаю пожатием мизинца на его примирительный жест и случайно касаюсь пальцем его обручального кольца. Оно жжет не только мой палец, но и отравляет меня всю изнутри, заполняя внутренности ядом боли, вины и сожалений. Мое признание никого не сделает счастливее. Оно только все усложнит. – Боюсь, когда ты узнаешь, кто я такая на самом деле и какие черти сидят внутри меня, что я натворила в этой жизни, ты не захочешь не то что друзьями со мной остаться. Ты возненавидишь меня.
– Это невозможно. Что ты натворила? Убила муху на лобовом стекле? – Он не отпускает мой палец. – Не пропустила бабушку на пешеходном переходе? Или сегодня был не первый сломанный тобой нос?
– Хуже. Я… Я… – Опять начинаю ныть. Выдергиваю свой палец и пытаюсь отдышаться. Неужели, правда, расскажу ему? Сейчас? Отрицательно мотаю головой влево-вправо, разговаривая сама с собой. Не могу. Не могу и все!
– Мне плевать, что ты натворила, слышишь? У каждого из нас в шкафу свои скелеты. И поверь, в моем они такие, что мне гореть в аду пожизненно. Так что, Аделина Потапова, – на моей фамилии он делает особый акцент голосом. – Звание главного грешника на этой планете уже занято. Выше нос, дру-жи-ще, поехали, отвезу тебя к ребенку.
Я только сейчас вспоминаю, что ни разу не позвонила Оливке, начинаю искать телефон, вспоминаю, что Макс закинул сумку на заднее сиденье.
– Телефон, он ведь у меня на беззвучке. Мне, наверное, звонили, – мы одновременно тянемся назад и стукаемся лбами. Два барана!
– Держи, – он аккуратно подает мне сумку и рывком трогается с места. Теперь он несется так, будто поскорее хочет избавиться от меня.
На телефоне ноль пропущенных от мамы, парочка от дяди Жени и один от Эми. Я опять называю про себя дядю Женю дядей Женей. Захожу в сообщения, там одно от мамы. Отправлено полчаса назад.
Читаю: “У тебя все в порядке? Оливка плачет без тебя. И требует Макса, чтобы пожелал ей спокойной ночи. Но ты не торопись. Я справлюсь”.
Смотрю на Макса. Знал бы он, как сильно его ребенок чувствует, что папа, настоящий папа, рядом. Как родная кровь зовет его. Оливка. Наша Оливка. Вся наша история, со всеми ее драмами, стоила этого чуда.
– Что там? Как Оливка?
– Не спит до сих пор. Плачет. Просит, чтобы ты пожелал ей спокойной ночи… – Зачем-то пересказываю ему сообщение от мамы. – Обычно я читаю ей сказки перед сном. Она никогда не засыпает без меня.
– Ты хорошая мама, Аделина. Я зайду, пожелаю Оливке сладких снов.
– А ты, уверена, хороший папа, – констатирую этот очевидный факт. Если он так добр к “чужому” ребенку, то к своему, наверняка, тем более. Дядя Женя обожает Оливку, но, как бы он ее не любил, он ей не родной отец.
– Ты не обязан это делать…
– Я хочу, Аделина. Если ты разрешишь.
– Разрешаю…
Мы подъезжаем к дому. Оба несемся в дом. Со стороны, наверное, мы выглядим, как вырвавшиеся на редкое свидание молодые родители, которые теперь бегут к своему ребенку. На пороге нас встречает зареванная, опухшая Оливка, мама на коляске за ней и хмурая няня-медсестра. Пытаюсь обнять дочь, но она вырывается и прыгает на руки к Максиму, чем повергает меня в шок. Она никогда меня не отталкивала. Смотрю на маму – она пожимает плечами вопросительно смотрит на меня. Показываю, что он ничего не знает. Пытаюсь забрать дочь к себе, но она упорно меня игнорирует и кричит, что я плохая. У нее начинается самая настоящая истерика, какой я давно не помню. Точнее так. Впервые она ведет себя так странно.
Макс уговаривает мою, нашу дочь чистить зубы перед сном и говорит мне, что сам ее усыпит. Я в ауте от событий этого дня. Я с трудом передвигаю ноги. Соглашаюсь на его предложение, жду, пока они освободят ванную, и уставшая иду в душ.
Снимаю толстовку Макса и испорченное платье. Быстро смываю с себя грязь от лесных прогулок. Вытираюсь и вспоминаю, что не взяла с собой в ванну сменную одежду. Заворачиваюсь в полотенце. Выхожу. В комнате тихо. Мамы на кухне нет. Она уже спит, в моей-ее комнате погашен свет. Няня спит на диване. Быстро они. Меня не было от силы минут пятнадцать. Крадусь, на цыпочках, до спальни, надеясь, что Макс успел уйти.
Приоткрываю дверь. Макс полулежит на кровати. Одной рукой он обнимает спящую Оливку с ее любимым медвежонком. В другой держит книжку. При виде меня он начинает осторожно освобождаться от объятий Лив. Я пропускаю его в дверях. Он, не прощаясь уходит. Слышу на улице рев мотора. Он становится все тише. Макс уезжает. Но в этой комнате остается его незримое присутствие. И картинка счастливой семейной жизни в моей голове, где отец усыпляет дочь.
