Глава 10
Макс
Всего за сутки своего приезда Аделина смогла въесться мне в кожу, как кедровая смола, которую, сколько не оттирай, просто так не исчезнет. Только я не хочу ее “убирать”, а добровольно вязну в ней все глубже и глубже, зная об одном ее удивительном природном свойстве.
Михалыч, коренной сибиряк и заядлый таежник, называет смолу кедра “живицей”. Он много раз говорил мне в детстве, что она способна заживлять раны и порезы. Так вот, в моем случае, Аделина Потапова (не могу выкинуть ни Аделину, ни ее чертову фамилию из головы) и есть “живица”, только она исцеляет раны поглубже. Она заставляет сердечную мышцу становиться цельной и сокращаться не только от боли, но и от давно забытых желаний. И дело не в сексе. Не только в нем.
Как же задрали меня эти навязчивые мысли о ней и о ее ребенке. О Потапове. Но больше всего меня пугает даже не маниакальная повернутость на девушке, которую я совсем не знаю. А мои кривые мозги, которые так обложились воспоминаниями о Кире, что видят ее в Аделине, несмотря на то, что они такие разные.
Кира хоть и была дерзкой своевольной сексуальной кошкой, в ней было много страхов. Она пыталась казаться бесстрашной, но я видел ее эту беззащитность, которая покоряла меня каждый раз и помогала чувствовать рядом с ней ее викингом, защитником. Правда, с функцией этой я не справился в итоге. И теперь пожизненно хожу с этим бременем вины, пытаясь в память о ней делать что-то хорошее. Аделина же совсем другая. Она реально готова выцарапать глаза каждому, кто попытается ее обидеть. И мне в том числе.
Прячусь от этих мыслей в месте, куда прихожу каждый день.
Захожу в стеклянный купол к ней. К Кире. Моей Кире. Зимой здесь тепло. Летом прохладно. Несу цветы, которые когда-то ей дарил. Она обожала белые эустомы. Я даже выучил это название, об которое язык сломать можно. И эвкалипт. Помню, как она покупала эти зеленые ветви с круглыми листиками вместо букета, обуючивая нашу съемную квартиру. Еще апельсины. Своим оранжевым цветом они напоминают мне ее плащ в нашу первую встречу у пешеходного перехода. Говорю же, больной на всю голову. Теперь все это я ношу это на ее могилу.
– Ну, привет, любимая. Как ты? Нравятся цветы? А апельсины? Я и какао захватил, как ты любишь, – понимаю, что все это чистое безумие, но говорю с ней, как будто она меня слышит. – Знаешь, кажется, я и правда готов жить дальше. Аж самому странно. И пусть она замужем за твоим крестным и это самое хреновое обстоятельство из всех возможных, но я чувствую, что я живой. Я вообще снова чувствую что-то кроме боли и тоски по тебе. Но это никогда не изменит моих чувств к тебе. Как мне тебя не хватает, Рапунцель.
Вижу, что звонит незнакомый номер. Не беру трубку и продолжаю всматриваться в фото Киры. Какой бы она стала? Если бы не моя ошибка, мы бы уже детей нарожали… Двоих. Нет, троих. Телефон опять звонит, но на этот раз Кирина мама. Беру трубку, готовый выслушать, как мои работники с Михалычем во главе справляются с ремонтом в ее доме, а она с гостьей уехала гулять на автобусе. Его я купил для детей-инвалидов в Центр для одаренных детей, они на нем на концерты ездят. Но вместо отчета о том, как они проводят время, глохну от очередного пиздеца.
Они. Блять. Приперлись на кладбище вместе с Аделиной. Вспоминаю, как поймал ее здесь в прошлый раз, как выгнал с могилы жены, пригрозив, что если она не уберется с глаз долой, я…
Злой, как собака, кладу трубку, иду за Натальей Андреевной. А дальше – как чумной. Помог Аде подняться. Приводил ее в чувство, когда ей стало плохо у могилы Киры. Прижимал, как больной, ее к себе, глядя на фотографию жены. Это все не правильно. Не помню, я об этом только думал или говорил вслух. Она хочет поговорить. Ясень-пень о чем. Чтоб не мозолил ей глаза, боится меня еще с той истории в самолете. Не даю ей ничего сказать, прошу завезти автобус вечером ко мне. Как будто некого за ним отправить, ну-ну. Беру ее за руку, чтобы она не расстелилась на спуске и чувствую, как она вся дрожит. Сжимаю ее руку сильнее.
Наталья Андреевна делает вид, что не замечает, как я держу ее гостью за руку. Потом Аде звонит Эми, и я делаю очередной странный поступок. Предлагаю забрать Оливку и даю ей ключи от своей тачки. Я купил ее прошлым летом и даже хотел отправить кабриолет транспортной компанией в Москву, чтобы передвигаться на нем, пока должен был жить там в течение двух недель, во время переговоров с китайскими партнерами. Но в последний момент передумал, когда Потапов стал настаивать, чтобы я заехал к нему в гости. Ага. Сидеть в его доме и пускать слюни по его женщине? Я хоть и придурок, но подлости во мне нет. Все эти годы Потапов стабильно интересовался моей жизнью и поддерживал наш контакт. Но, после того, как узнал, что его жена – Ада, мне стало говорить с ним все тяжелее. А Потапов, напротив, будто не замечал, что я игнорирую его звонки.
Знал бы он, какие мысли поселились в моей голове. И укоренились там, когда я, как безумный, носился с Оливкой по детским магазинам, скупая ей все, что она выбрала, как нервничал, ожидая Аду в своем доме. Как чуть не сорвался, увидев ее в красном платье с торчащими сосками. Если бы на меня не давил вид разбитого аккорда, я бы совсем потерял голову, а так… Так я продолжал испытывать свою силу воли, бросив ей плед, чтобы спряталась в нем от моего озабоченного взгляда.
Но в момент, когда моя собака высказала свою симпатию к Аде, а та склонилась к ней, совсем не испугавшись, и начала ее гладить, в этом хрупком женском силуэте, вообще в этой картине я увидел то, от чего волосы зашевелились на голове. То, что невозможно. Я видел в ней свою Киру. Покойную, блять, жену! Так и свихнуться недолго! Кадык налился раскаленным свинцом и раздирал мне горло. А я продолжал, как тормоз, пялиться ну этот жуткий, невыносимый в своей абсурдности образ.
Кира мертва.
Это Аделина.
Чужая жена. Мать чужого ребенка.
Очнись, Макс. Очнись!
Помогает мне в
