здоровья, ребе Шмуэль! И вам, паныч Дмитрий! Только какие ж могут быть вопросы к честному еврею… – он скользнул взглядом по Йоэлю, нахмурился, но упрямо продолжил: – Да в святую субботу?
– Быстрые и исключительно на словах, – заверил Митя.
Старый портной нахмурился, потом скользнул взглядом по Митиному сюртуку и тяжко вздохнул:
– Ну только ежели на словах… И чтоб быстро! Смотри у меня! – Он погрозил племяннику кривым пальцем с обгрызенным ногтем. – Вот дал же Б-г мамзера в семью.
– Брат! – воскликнула Цецилия, и глаза ее наполнились слезами.
– А ты вообще молчи! – Яков раздраженно зашагал к дверям синагоги.
За ним потянулись остальные: только Цецилия еще оглядывалась на сына, да Гирш с сестрой пристально глядели на Митю, но так ничего и не сказав, скрылись за дверью.
Только каббалист задержался и, пока Митя выбирался из седла, негромко пробормотал:
– А знаете, Дмитрий Аркадьевич, как слово «мамзер»-то переводится? «Чужая вина», во как! Это я к чему: не знаю, на что вам Йоська так срочно занадобился – не вправду же из-за подкладки! – Он усмехнулся. – А только вы его не подведите! Ему в жизни и без того достается: и за мамку, и за батьку ушастого… – Кивнул и тоже направился к синагоге.
Митя обиженно поглядел вслед: пусть нынче он и правда приехал не из-за подкладки, но это не повод считать подкладку делом настолько неважным, что только как предлог и использовать.
Он повернулся к терпеливо дожидающемуся его Йоэлю и рассеянно спросил:
– А и впрямь, зачем Богу мебель?
Глаза Йоэля распахнулись широко-широко, потом он сдавленно хихикнул и ломким от смеха голосом ответил:
– Так суббота же, святой день… «Если два человека сошлись и не говорили между собою о Божьем слове, то они согрешили». Вот как могут, так и говорят! И если у вас других срочных вопросов нет, а на этот – важный весьма – я ответил, так, может, я уже и пойду?
– Нет, конечно! – Митя разозлился, правда, больше на себя – вот нужно было ему глупости спрашивать? Он еще больше понизил голос и почти одними губами шепнул: – Сегодня.
– Что – сегодня? – уставился на него Йоэль.
– Доставят железо, – отрывисто бросил Митя. – Озаботьтесь, чтоб господин Карпас… он же тоже нынче будет здесь, верно? Так чтобы встречал на причалах возле склада. С обещанными ценными бумагами наготове.
– Сегодня… – будто пробуя слово на вкус, повторил Йоэль. И мотнул серебряными волосами. – Сегодня я не могу.
– Что значит – не могу? – опешил Митя.
– Так суббота же! Праздник…
Митя втянул воздух сквозь зубы. Этот человек… альв… он – серьезно?
– Вы хотите сказать, что все наше дело… не может состояться… из-за дня недели?
– Несоблюдение субботы – самый большой из проступков, – теперь уже без всякого смеха сказал Йоэль.
– А такие деньги потерять – не проступок? – Митя в один миг освоил умение орать шепотом.
– Есть вещи выше и важнее денег, – отрезал Йоэль.
– Для евреев? – вырвалось у Мити, и он тут же пожалел о своих словах – потому что лицо Йоэля буквально окаменело, словно из живого человека он превратился в прекраснейшую из мраморных статуй… в ермолке и лапсердаке.
– Конечно, мы, евреи, ради денег и мать родную продадим, – язвительно протянул он, провожая взглядом бедно, почти нищенски одетое семейство из трех женщин – две помоложе аккуратно поддерживали под руки шаркающую ногами старушку.
– Свою мать можете оставить себе! Как и других родственников, которые… – сейчас следовало остановиться, но злость на неожиданное и кажущееся таким глупым препятствие туманила разум, и Митя выпалил: – Даже за равного вас не считают!
– Меня нигде не считают за равного, – с хладнокровием давно пережившего обиду и смирившегося ответил Йоэль. – Альвам не нужен я, империи – весь мой народ, так что уж сделайте милость, оставьте меня с теми, кому я хоть как-то гожусь. Тем более что Моисей Карпас тоже сегодня ничего делать не станет. Он также празднует субботу, как и все.
– Я… Вы… – Митя стиснул кулаки: эти люди с их правилами – безумны! – Делайте, что вам угодно, господин Йоэль… Но нынче ночью железо будет доставлено к причалам. И если Моисей Карпас не появится с оплатой, я просто пущу железо ко дну, и пропади все пропадом! – прошипел он… и тут же пожалел. Проклятье, ведь можно привезти железо и днем позже, но не брать же слова обратно. Много чести!
Он круто повернулся на каблуках, направляясь к пароконю.
– Ну-у… – с издевательской задумчивостью протянул за спиной Йоэль. – Ночью суббота уже закончится.
Митя выдохнул сквозь зубы, стараясь не шипеть, как сифон с сельтерской. Только бросил через плечо взгляд на нахально скалящегося ушастого еврея – улыбка тут же исчезла у того с лица, будто ее веничком для пыли смахнули. Вскочил в седло и рысью погнал автоматон в сторону ткацкой фабрики. Оставалось надеяться, что хотя бы ведьма не станет над ним измываться!
Глава 27
Заносят ли ведьм в святцы?
– Я не могу сейчас никуда ехать!
Митя кивнул: он отлично понимал, что она и впрямь не может. И тихо ответил:
– Но тебе придется.
В этот раз найти Дарью Шабельскую не составило труда. Нужно было всего лишь подъехать к тетке, торгующей свечами рядом с собором, и спросить, где нынче «панночка-ведьма». Та неодобрительно поджала губы, словно Митино желание видеть их личную ведьму оскорбляло ее до глубины души, но спорить не посмела. А погнала на розыски крутящихся поблизости нищих мальчишек. Минут через десять, сквозь зубы и через силу, сообщила, что «ведьмочка-деточка, благодетельница наша, нынче дюже занятая, однако ежели пышному панычу так сильно надобно, нехай ехает на ткацкую фабрику». И Митя поехал, ворча про себя, что, если бы барышня-ведьма уведомила его об этом способе связи хоть на день раньше, он бы не пошел в дом Шабельских, не столкнулся с Лидией, не вызвался проводить Аду и не попался полицмейстеру! Мысль о том, что Даринке всего двенадцать, а сам он на четыре года старше, а значит, должен, как более опытный, сообразить, что такая связь понадобится, Митя немедленно изгнал из головы. Ибо нечего думать принижающие самого себя мысли! И без того найдется кому их не только подумать, но даже высказать.
– В ткацком она! – перекрикивая исходящий от мрачного здания фабрики ровный гул, проорал мужичок у входа. – Ступайте вон в ту дверку, паныч, прямиком через прядильню, а там уж найдете… А за коняшкой вашим я пригляжу, чтоб не отвинтили чего…
Дверь распахнулась перед Митей, и тут же навалилась тьма и духота. Цех был затянут грязно-коричневой пеленой пыли. Рядом мелькнул острый металлический угол прядильной машины. И тут же со щелканьем и лязгом исчез – машина укатилась обратно, выпуская из своего нутра спряденные нити. Существа, сквозь пыльную муть похожие на мелкую нечисть, немыслимо изгибаясь, ныряли под машину, ловко смахивали с крутящихся шестеренок пыль и выкатывались с другой стороны в самый последний момент – когда казалось, что стремительно ходящие зубчатые гребенки сейчас перемелют их тела, добавляя кровавую краску в выплюнутую «паучихой» нить. Прядильная машина выпустила пар, следом взмыли новые столбы пыли, и завеса опять сомкнулась, лишь по-прежнему слышны были лязг и грохот.
Пыль запорошила глаза и набилась в легкие. Заходясь кашлем, Митя пошел сквозь мутную взвесь, на ходу нашаривая ладонью стену цеха. Наперерез выскочило одно из вертевшихся вокруг машины существ, и оказалось вовсе не нечистью, а тощим мальчишкой в одной лишь рубашонке и с покрытым слоем пыли лицом. Закашлялся, упираясь обеими руками в стену и содрогаясь всем худеньким тельцем, сплюнул на пол сгусток крови и снова скрылся в пыли. Кашель слышался со всех сторон. Не способный больше ни мгновения оставаться в этом аду Митя бросился вперед, всем телом ударился об дверь – та распахнулась, и он замер, жмурясь от бьющего в глаза света от высоких окон и зажимая уши от нахлынувшего
