стена астраханского Кремля. После Волгограда это ощущалось, как свежая струя воздуха. Концерты были встречены очень тепло, и директор филармонии познакомил нас с московским кинорежиссером-документалистом, который предложил нам начать в Астрахани съемки для документального фильма о Мадригале. “Что не кончим здесь, закончим в Москве”, – сказал он.
“Начнем с какого-нибудь номера Мадригала, исполненного на кремлевской стене”. После долгих дискуссий был выбран самый, я бы сказал, идиотский вариант: испанская рождественская песня E la don don. Обычно мы пели ее на бис. В зале гасили свет и издалека, за сценой, под звон колокольчика начиналась песня-шествие: E la don don… постепенно звук усиливался, мы шли по всей сцене, свеча у каждого в руке; где-то посредине звучание достигало forte, после чего мы поворачивали обратно, сменяли тон на diminuendo и исчезали со сцены. Песня еще звучала некоторое время, потом последний звон колокольчика, и в зале зажигали свет. Успех этого театрализованного шествия был гарантирован. Но как мы будем выглядеть, во фраках и стилизованных концертных платьях, шествуя по стене старинного, очень русского Астраханского Кремля?
Так эти кадры и остались в небольшом фильме о Мадригале, которого, по-моему, никто и не видел.
Пражская весна 1969 г
Вторжение советских войск в Чехословакию в августе 1968 г. (500 тысяч войск, 5 тысяч танков) наложило печать на наше коллективное самосознание, разделив страну, как все судьбоносные, большие события, на несколько лагерей. По крайней мере, на три: крошечный лагерь либеральной интеллигенции видел случившееся как мрачный знак усиливающегося советского террора; довольно большой круг негодовавших, но по другому поводу: “Неблагодарные чехи! Мы же их освободили от фашизма!” и огромное большинство, которому было наплевать: “Так им и надо”. Нетрудно понять, с кем были мы.
Скупые известия из Праги (чтение между строк советских газет, Голос Америки, BBC сквозь грохот глушилок, слухи) говорили, что, несмотря на подавление, Дубчек все еще был главой правительства, что движение к “социализму с человеческим лицом” не полностью обезглавлено и уничтожено.
Но жизнь шла вперед, и мысли о том, что случилось, хоть и были с нами всегда, но как бы отгонялись – как неприятности в семье, о которых лучше не думать. О Чехословакии говорили шёпотом, кое-что оттуда доходило. В январе 1969 из Голоса Америки узнали о самосожжении пражского студента Яна Пала-ха. И вдруг почти год спустя сообщение из Министерства культуры: Мадригал едет в составе советской делегации на Пражскую весну 1969 года.
Выезд через два или три дня. Немыслимо! На оформление поездки за границу уходят не дни или недели, а многие месяцы, а тут три дня. Никогда в жизни! Но тут мы узнали, что оказывается, советское Министерство культуры уже давно послало чехам полный список всех коллективов и исполнителей, которые выделены (читай: которых было приказано чехам принять) в качестве советской делегации. Так было всегда – Советы посылали, Чехи принимали. Но теперь – не как всегда: в Праге у власти, хоть и ограниченной, хоть и после вторжения, еще есть люди Дубчека. И Чехословакия отказалась принять советских артистов, которые были предложены. Оттуда в Москву идет телеграмма: примем только Давида Ойстраха и Мадригал.
По сути, ультиматум: или Ойстрах и Мадригал, или никто. Тогда Советский Союз просто не будет представлен на Пражской весне. Силе пришлось уступить, и Мадригал, невыездной коллектив во главе с трижды невыездным Волконским, был оформлен за оставшийся немыслимый срок, программы посланы, билеты куплены, и вот мы находим себя в поезде Москва—Прага. Мы едем на фестиваль, мы едем за границу и нас услышит мир!
Мы никогда не ездили за границу и знали, что, наверное, никогда и не поедем. Понятие заграница было сложным: “соцстраны – капстраны”, “ближние соцстраны” (Польша, Болгария) – “дальние соцстраны” (Венгрия, Чехословакия). Ближние хуже, дальние лучше: более настоящая заграница. Мы ехали в Прагу, и для нас это был Запад, дальше не было для Мадригала пути. Особенно остро почувствовался перевод нашего, советского, поезда на более узкие европейские рельсы, как принято в западной Европе!
Прибыли в Прагу во второй половине дня, толком ничего не видели, разместились в очень хорошей гостинице и вечером были приглашены на прием в чехословацкое Министерство культуры в честь открытия фестиваля, который начинался на другой день. Все это происходило в каком-то роскошном огромном зале, заполненном толпой гостей, участников фестиваля и хозяев. Мы сразу почувствовали в атмосфере приема какое-то напряжение.
Дубчека давно изгнали с поста главы правительства, его идея “социализма с человеческим лицом” была похоронена советскими танками, но в разных министерствах, в том числе и в министерстве культуры, оставалось еще много его людей. Вот отношения между ними и их новыми господами и были источником напряженности, витавшей в воздухе. Разговоры между гостями приема и хозяевами шли вполголоса, на многие вопросы следовали уклончивые ответы. Несмотря на яркий свет, вина и закуски, обстановка была скорее мрачной, чем оживленной.
Наш концерт был назначен через день, и таким образом появилась необыкновенная возможность довольно подробно осмотреть красавицу-Прагу и почувствовать дух и настроение города. И очень скоро нам стало ясно, что это были страх, гнев и ненависть.
Каждый день меловые рисунки-символы уничтожались полицией и вновь возникали если не на тех же, то на других памятниках, которых в Праге было великое множество. Мы видели на улицах здания, изрешеченные пулями. Мимо шли люди с невидящими глазами и подавленными лицами. Картина была ужасная.
Утром я с одним из моих товарищей пошел знакомиться с городом. Мы сразу были поражены витринами продовольственных магазинов и пивных заведений, которых было множество. Витрины ломились от колбас, шпикачек, подвешенных на крюках окороков и кур. Вспомнились наши магазины “Мясо”, в которых иногда можно было “достать” маленьких кур синего цвета, о которых покупатели говорили, что “они знали Ленина”. По улицам во время обеденного перерыва сновали официанты в белой форме, доставляющие в офисы на подносах бокалы пенистого пива.
Было много народу, но выглядели люди так, как будто они сегодня кого-то похоронили. Мы понимали, как они относятся к советскому режиму, но неужели так же и к отдельным людям из России? Ответ на этот вопрос был получен почти немедленно. Завернув за угол, мы увидели большое здание универмага с назанием “Bila Labud”, “Белый лебедь”. Решили войти и опять удивились обилию и разнообразию товаров. В отделе перчаток и сумочек у прилавка стояла… Лариса Пятигорская. Возбужденная, она нервно искала что-то в своем кошельке. Деньги! Их явно не хватало! Вдруг раздался ее голос, по-русски: “Черт возьми! Ну что за
