проклятие, всего нескольких крон!” То, что последовало, было ответом на наш вопрос. Очередь, состоявшая из мирных чехов, услышав пусский язык, разъярилась и с криками “russka, russka” выгнала бедную Ларису из магазина. Мы поспешили за ней.
У выхода была трамвайная остановка, и по ту сторону рельс стоял Рубик Лисициан в ожидании трамвая. Лариса вылетела из Белой Лебеди и Рубик, увидев ее испуганное лицо, сделал движение к ней. И тогда в ответ она закричала: “Parla italiano! Parla italiano!” (Говори по-итальянски!) Это Parla itliano мы потом много раз вспоминали в Москве.
Но не всегда было так. Некоторые пражане узнавали в нас выходцев из Союза и не проявляли ненависти. По нашему нетуристскому, растерянному виду, а может быть, услышав русскую речь, которой мы осторожно, вполголоса перебрасывались, можно было сделать вывод, откуда мы. На улице, ведущей в центр, мы остановились, раздумывая о нашем маршруте (план был посмотреть район, где расположена Стара-Нова синагога, Злата уличка и могила Кафки). У нас в руках была карта, и какая-то проходившая мимо женщина поняла, что мы не знаем, куда идти. Я видел, как она остановилась, раздумывая, очевидно, кто мы и на каком языке к нам обратиться, и, наконец, заговорила по-немецки. Мы собрали все наши жалкие знания немецкого, чтобы объясниться, но сразу было ясно, что понять мы ничего не сможем. Тогда, показав жестом идти вперед, она двинулась с нами. Мы шли в полном молчании, путь был не близкий. Дойдя до нужного места, мы попрощались с нашей проводницей и вдруг увидели, что она пошла… в обратном направлении. Вот такая самаритянка.
Мы дошли до Пражского Града, старого центра Праги и перед нами открылась Злата уличка.
Она оказалась коротким, узким переулком, мощенным гладкой, мелкой брусчаткой, по обе стороны которого стояли крошечные дома. В них были маленькие магазины: сувениры, травы, кружева, книги. Пахло далекой стариной. Злата уличка, основанная в средние века, называлась так, потому что в ней жили алхимики и чеканщики золота; в №22 когда-то жил Кафка.
В еврейском квартале Праги мы были потрясены посещением Старого еврейского кладбища, насчитывающего столетия и восходящего к средневековью. Сейчас в нем сохранилось 12 тысяч памятников, а первый был воздвигнут в 1439 г. Передо мной была трагическая история моего народа.
На кладбище царила атмосфера истории насилий, разрушения и скорби. В моем сердце все это откликалось глубокой грустью.
На другой день Прага блистала для нас красотой своей торжественной архитектуры. Пражская крепость, Карлов мост в Градчанах, Пражские Куранты, резиденция Президента, Национальный театр (Narodni divadlo), Опера и потрясающе красивое неоклассическое здание Рудольфинума, в котором находится Пражская филармония и Зал Дворжака, где проходили сольные и камерные концерты Пражской весны 1969 г. (Загребские солисты, Марта Аргерич, Давид Ойстрах, Руджиеро Ричи, Жерар Сузе и др.), в том числе, и концерт Мадригала, который был объявлен, как Madriglovy soubor z Moskvy.
Концерт состоялся на другой день, в среду, 21 мая. Программа называлась Hudba stredoveku a renesnance (Музыка средневековья и ренессанса), первое отделение было посвящено канцонам и мадригалам Италии восемнадцатого века: Ораццио Векки, Джезуальдо ди Веноза, Лука Мренцио, Клаудио Монтеверди, Джиованни Габриели; второе – французская, английская и немецкая музыка: гимны и антифоны Гийома Дюфаи, эстампы и ритурнели для клавесина из Кодекса Робертсбриджа (1350) в исполнении Волконского, танцы Тильмана Сусато и завершали программу Четыре танца Ганса Лео Хасслера.
Мастерски составленный Андреем, концерт был насыщен глубокой, интересной и разнообразной музыкой с веселым окончанием.
Мы не знаем, какая была публика в зале. Очень может быть, что это были люди, отобранные из-за своей лояльности к новому просоветскому правительству Чехословакии, а, может, просто публика, пришедшая посмотреть и послушать хорошую музыку, но или немного равнодушная, или антирусские настроенная. Во всяком случае, вначале прием был, я бы сказал, холодноватым или равнодушным. Постепенно зал разогревался и концерт кончился с большим успехом: то ли мы их завоевали, то ли они простили нам, что мы представляли Россию.
22 мая в газете Вечерняя Прага (Vecerni Praha) появилась рецензия на концерт Мадригала. Автор, Йирса Снимек, писал о том, что, несмотря на короткий срок своего существования, ансамбль завоевал международную известность. Авангардные произведения старинной музыки, например, мадригалы Джезуальдо ди Веноза, исполнялись с чувством стиля. Голоса московских певцов, писал автор, обладают способностью петь и ансамблевую и оперную музыку. Был отмечен Плач нимфы Монтеверди и солирующая в нем Лариса Пятигорская. Высочайшую оценку получил Андрей Волконский: и как руководитель ансамбля, и как клавесинист, исполнитель Кодекса Робертсбриджа.
Следующий день, 23 мая, был днем отъезда. Мы уезжали из сказки. Но в сказках бывают приключения. Вот одно из них. Наше родное социалистическое государство бесстыдно грабило своих лучших артистов за границей, т.е. не платило им ни копейки за работу там. Мы получали 10 долларов в день на пропитание и, конечно большую часть этих денег экономили, чтобы купить себе и близким что-нибудь из одежды или обуви, не доступной дома. Но есть-то надо было, и все везли с собой консервы, копченую колбасу, бульонные кубики и кипятильники. Помню, как рассказывали, что у исполнительницы народных песен Людмилы Зыкиной был затерян аэрокомпанией чемодан, набитый едой, и когда ее попросили описать его содержимое, она, покраснев, закричала: “Не ищите, там чепуха, совершенно не нужная мне!”
Так вот, перед отъездом, когда мы собирали наши вещи, из номера Лиды Давыдовой, послышались призывы о помощи. Оказалось, что, пытаясь вскипятить воду для бульона, она прожгла довольно большую дыру в роскошном бело-голубом ковре. Что делать? Пойти в администрацию и признаться в совершенном – невозможно: нет денег, чтобы платить за убыток. И мы… постыдно бежали, не сказав ни слова и оставив по себе память русских свиней, от которых именно этого можно было ожидать.
В тот же день был объявлен Lieder Abend Элизабет Шварцкопф. Так хотелось ее посмотреть и послушать! И нам удалось уговорить главу делегации Московской филармонии Бауэра, секретаря партийной организации, читай, работника КГБ. По этому договору автобус, везший нас на вокзал, должен был доставить ансамбль до концерта в Рудольфинум, чемоданы оставались в автобусе, а мы могли слушать концерт и, по первому знаку Бауэра покинуть зал.
Наши места были на сцене: зал был забит до отказа, и поэтому даже на эстраде, сзади и с обеих сторон, поставили приставные стулья. Шварцкопф в это время была уже на закате, но пела еще великолепно. Она влетела на эстраду, как молодая девушка, вся в розовой пене, в расцвете юности. По ходу программы юность стала слегка блекнуть, но мастер оставался
