нашими семьями обостряется.
Отец Макарий, прищурившись, вглядывался в расположение врага.
— Кровавые крылья… Если я не ошибаюсь, это знак «Крылатых гусар» — польской ратной компании, — произнёс священник. — О них ходит дурная молва…
Игнатий кивнул и повернулся к Полине:
— Послушай меня внимательно, — сказал он тихо, но твёрдо. — Никто тебя не выдаст, если ты сама не захочешь покинуть острог. Это решение только за тобой.
Гидромантка посмотрела на обеспокоенные лица вокруг, затем перевела взгляд на далёкие фигуры врагов. Её мысли лихорадочно метались. Она вспомнила дом Белозёровых, который когда-то был её убежищем, а потом превратился в тюрьму. Вспомнила тех женихов, которых мать насильно пыталась представить ей. Вспомнила, как ускользала тайком на учёбу с наставником, которую мать запрещала посещать.
— Я не для того вырвалась из-под власти матери, чтобы вновь вернуться в клетку, — произнесла Полина твёрдо, удивляясь собственной решимости. — Лучше умереть на свободе, чем жить в неволе.
Игнатий тепло улыбнулся и кивнул:
— В таком случае, запомни: Угрюм своих не бросает, — он положил руку ей на плечо. — Мы будем драться.
Борис тут же начал отдавать приказы, распределяя защитников по периметру стен. Валькирии, которых Прохор оставил в остроге, заняли позиции на восточной стене — самые меткие стрелки из женского отряда.
— Оцените их силы, — приказал Игнатий.
— Трудно сказать точно, — ответил Борис, опуская подзорную трубу. — Пол десятка внедорожников, не меньше тридцати мотоциклов, грузовик. Я насчитал около сотни бойцов, и сколько из них магов в душе не ведаю. Вооружены там все до зубов.
Василиса, стоявшая у противоположного парапета, достала магофон и набрала номер.
— Звоню Прохору, — объяснила она, поймав вопросительный взгляд Полины. — Он должен знать.
Полина подошла ближе, надеясь услышать голос воеводы. Несмотря на соперничество с Василисой, сейчас это казалось неважным — они были в одной лодке.
— ПРОХОР! — закричала Василиса, когда соединение установилось. — НА УГРЮМ НАПАЛИ! ОСТРОГ ОКРУЖЁН!
Полина не могла разобрать ответ, но по лицу Василисы видела, что новости приняты со всей серьёзностью.
— Это мать Полины, — продолжала Василиса. — С какими-то наёмниками, много вооружённых людей… Да, все уже на стенах… Хорошо.
Она протянула магофон Игнатию.
— Прохор хочет поговорить с вами.
Игнатий взял устройство и отошёл на несколько шагов. Полина старалась разобрать хоть что-то, но слышала только редкие короткие фразы отца Прохора:
— Да… Понял… Сделаю… Да, выстоим.
Когда он вернулся и отдал магофон Василисе, его лицо выражало спокойную решимость.
— Прохор велел держаться, — сказал он. — Они уже закончили операцию и направляются сюда. Будут через пару часов.
— У нас нет пары часов! — всплеснул руками алхимик.
— Есть, — спокойно возразил отец Прохора.
По острогу снова прокатился голос Лидии Белозёровой:
— ДАЮ ВАМ ПЯТЬ МИНУТ, ЧТОБЫ ВЫДАТЬ МОЮ ДОЧЬ И ПЛАТОНОВА! ИНАЧЕ МЫ РАЗНЕСЁМ ВАШИ ДЕРЕВЯННЫЕ ХИЖИНЫ В ЩЕПКИ!
Полина почувствовала, как внутри неё закипает гнев. Годы подавленного возмущения, обиды и разочарования слились в одно всепоглощающее чувство. Она подошла к краю стены и, инстинктивно усилив свой голос магией, крикнула:
— Я НИКОГДА НЕ ВЕРНУСЬ К ТЕБЕ, МАМА! СЛЫШИШЬ? НИКОГДА!
Её голос разнёсся над полем, заставив вздрогнуть даже некоторых наёмников. На мгновение воцарилась тишина, а затем раздался ледяной смех Лидии:
— Тогда я сожгу дотла это жалкое поселение и убью всех, кто в нём находится, — её голос стал жёстче. — А потом всё равно заберу тебя и покажу, что значит не слушаться мать.
От этой угрозы у Полины похолодело внутри. Она искала в этом голосе хоть какие-то отголоски той любящей женщины, которая когда-то пекла с ней пироги по воскресеньям и читала книги перед сном. Но не находила ничего — только холод и жестокость.
Игнатий занял позицию рядом с ней:
— Не волнуйся, — сказал он, вглядываясь в приближающееся утро. — Зачистив Мещёрское капище, этот острог не падёт от рук каких-то наёмников.
Но в его тоне Полина слышала неуверенность. Они оба понимали: без Прохора и значительной части лучших бойцов их шансы выстоять против хорошо вооружённой ратной компании невелики.
Последние звёзды гасли в светлеющем небе. Наступал рассвет, обещавший кровавый день для острога Угрюм.
В этот момент со стороны многочисленных автомобилей и мотоциклов наёмников в сторону поселения рванул шлейф магических снарядов.
* * *
Лидия Белозёрова сидела в мобильном командном пункте, который был обустроен в просторном роскошномвнедорожнике с бронированными стёклами. Её ногти впивались в дорогую кожаную обивку сиденья, пока она наблюдала за приготовлениями наёмников к атаке. Специально модифицированный автомобиль позволял видеть происходящее снаружи через систему магических экранов, создавая эффект полного присутствия на поле боя, но находясь в безопасности.
— Я хочу лично увидеть, как этот мерзавец Платонов сдохнет, — процедила она, ни к кому конкретно не обращаясь.
Командир «Крылатых гусар», Казимеж Стахурский, сидевший рядом, слегка поморщился от её выражений. Высокий, с щегольскими усиками и холодными серыми глазами, он выглядел образцом военной выправки, но взгляды, которые он изредка бросал на заказчицу, выдавали смесь опасения и брезгливости.
— Графиня, мы готовы начать первую волну атаки, — доложил он, сохраняя профессиональную нейтральность в голосе. — Наши маги займут позиции через две минуты.
Лидия окинула его презрительным взглядом. Эти наёмники вызывали у неё глубокое отвращение — грубые, пахнущие потом мужланы в дорогих доспехах. Но сейчас они были ей нужны. Пусть грязную работу делают грязные руки.
— Приступайте, — холодно бросила она. — И помните условие: моя дочь должна быть доставлена ко мне без единой царапины. А вот Платонова… — её глаза лихорадочно блеснули, — Платонова можете располосовать на куски, только голову сохраните. Я хочу видеть его мёртвые глаза.
Казимеж едва заметно кивнул и начал отдавать распоряжения. До Лидии донеслись команды на польском, которые он выкрикивал.
Уйдя в свои мысли, графиня на мгновение позволила себе задуматься о стоимости всей этой операции. Услуги «Крылатых гусар» обходились в астрономическую сумму — она опустошила семейные счета и даже продала родовой изумруд, украшавший её свадебный венец. Если бы Германн узнал, что она творит… Но он всегда был слишком мягким. Слишком слабым.
«Никто не понимает, что на кону стоит честь семьи, — подумала она, отгоняя вспышку сомнения. — Все деньги мира ничто по сравнению с возможностью стереть эту усмешку с лица Платонова.»
Воспоминание о самодовольном выражении лица Прохора, когда он смотрел на неё с эшафота, вызвало у
