уж играть — так до конца.
Я встал, расправил плечи, вдохнул глубже, будто в последний раз перед прыжком.
— Принять вызов.
Мир замер. Пространство передо мной дрогнуло, сжалось в точку и распахнулось, словно ткань времени разорвали голыми руками. Портал. Темнее, чем остальные. Изнутри не пробивалось ни света, ни звука. Только давящее присутствие. Будто сама смерть заглядывала наружу.
Я шагнул вперёд, не колеблясь. В груди глухо билось сердце. Не от страха — от предвкушения.
Если я убил его сыновей, значит, он знает, с кем имеет дело.
А я хочу посмотреть, кто такой этот Верховный вождь Крогов — и на что он способен.
Потому что если кто-то ещё заслужил честный бой — то именно он.
Пространство потемнело, будто я шагнул не в портал, а в глотку древнего зверя. Мир завертелся, и уже в следующую секунду я стоял посреди арены.
Под ногами — плотный, утоптанный песок, местами запёкшийся от крови. Следы боёв — широкие полосы, рваные пятна, вмятины от тяжёлых ударов. Над головой — небо, но будто размытое, завуалированное серой пеленой. Воздух дрожал от напряжения, будто сама арена жила и ждала. И всё вокруг — не иллюзия. Всё это… настоящее.
Вокруг поднимались трибуны. Четыре огромные стороны, каждая утопающая в разном свете. Там сидели… существа. Все формы, размеры, цвета. Некоторые — напоминающие людей, но с чересчур вытянутыми конечностями. Другие — покрытые чешуёй, шипами, в панцирях, с глазами, мерцающими в темноте. У кого-то вместо лиц — маски, а у кого-то вовсе не было головы. Все они издавали гул — не просто шум, а как нарастание волны, звуковой поток, полный ожидания и возбуждения. Они ждали крови. Ждали меня. И его.
Я обернулся. Позади — каменные ворота, высотой метров шесть. Закрыты. Значит — выхода нет. Я знал это с самого начала, но только сейчас почувствовал кожей. Здесь не будет ни поддержки, ни случайных встреч. Только я — и тот, кто идёт за смертью. Или за моей, или за своей.
На противоположной стороне что-то щёлкнуло. Скрежет металла. Грохот. И ворота распахнулись.
Он шагнул на арену.
Верховный вождь Крогов.
Ростом — с башню. Широкий, будто две скалы, сросшиеся в одну. Кожа — плотная, как кора, серо-земляного оттенка, местами в трещинах. Доспехи — не столько металл, сколько пластинами наложенные кости, переплетённые рунами. На плечах — черепа его павших врагов, по одному на каждой стороне. Рога, зубы, даже куски разбитых клинков — всё вплетено в его броню, как воинами славы. В руках — топор. Нет, не топор — чудище. Лезвие в рост человека, держи я его — рухнул бы на месте. Рукоять окована чёрным железом, и с каждым шагом вождя она будто пульсировала.
Он остановился, выпрямился и взглянул на меня. Его глаза — два уголья, не горящих, а тлеющих. Без гнева. Без страха. Но с волей. С ясным, тяжёлым, как молот взглядом: ты — тот, кто убил моих сыновей. Я — тот, кто принесёт за них плату.
Я не отвёл глаз. Не мог. И не хотел.
Гул с трибун усилился, перешёл в рев. Они скандировали, взывали, некоторые даже бросались к стенам арены, словно хотели почувствовать запах боя.
А я стоял. И ощущал, как сердце бьётся чётко, как барабан. Не от страха — от сосредоточенности. От понимания: вот оно, настоящее.
Когда дыхание становится счётом. Когда каждый мускул натянут. Когда вокруг нет больше ничего, кроме одного вопроса:
Выживешь — или нет?
Я сжал рукоять топора. Дыхание стало ровным. И, как ни странно… я улыбнулся.
— Ну что, отец. Давай посмотрим, насколько ты лучше своих сыновей.
Он пошёл на меня, как камнепад. Ни рывка, ни прыжка — просто шаги. Тяжёлые, гулкие, как удары по древнему барабану войны. Каждый из них поднимал песок и пыль, и всё аренное пространство будто сжималось вокруг нас, отгораживая от всего мира. Только я. И он.
Я бросился в сторону — едва успел. Топор в его руке обрушился на место, где я был секунду назад, разметав песок, будто это не арена, а берег под ударом волны. Песчинки царапнули лицо. Если бы попал — меня бы не просто ранило. Меня не стало бы.
Он не дал мне времени. Развернулся, ударил обратно. Я перекатился, встал, отскочил. Ещё удар — вбок. Не целится. Просто лупит с такой яростью, что земля дрожит.
— Гневается, — прошептал я сквозь стиснутые зубы, выпрямляясь. — И слеп от этого.
Но сила… сила у него звериная. Каждое движение — как таран. Пару раз я попробовал сблизиться, но он едва не размазал меня по арене. Разум в нём есть — но утонул где-то в буре. Он бьёт не по мне — он наказывает. Словно пытается выбить из реальности сам факт моего существования.
Атмосфера вокруг словно закипала. Трибуны ревели. Кто-то скандировал его имя, кто-то — моё. Шипящие, рычащие, вопящие — разные звуки, как смесь звериного восторга и жажды крови. Я чувствовал их голосами, как будто они сливались в единый ритм — ритм боя, жизни и смерти.
Кувырок. Удар вбок — в броню. Отдача такая, что пальцы чуть не разжались. Моё оружие отскочило от его брони, как палка от стены. Он повернул ко мне лицо — в уголке рта кровь. Значит, почувствовал. Хотя бы каплю.
Он ринулся вперёд, плечом, всем телом. Меня отбросило, я перекатился, едва удержав равновесие. Ребро кольнуло болью — по касательной достало. Ещё немного — и хруст бы стоял вместо дыхания.
Я поднялся. Дышал тяжело. Он тоже. Но у него дыхание было… рваным. Не только от боя. Что-то ломалось внутри него. Может быть, не физически.
— Ты пришёл за местью, — выдохнул я, обходя его по кругу. — А она глушит ум. Ты не воин сейчас, ты — скорбь в кости. И ты уже проиграл.
Он рыкнул. Бросился.
Я ждал.
В последний момент — ушёл в сторону. Поднырнул. И ударил.
Не в голову. Не в грудь.
В руку.
Он не ожидал. Его топор вылетел из пальцев и ударился об арену со звуком колокола. Вожак издал нечто среднее между ревом и стоном, развернулся кулаком — но я уже был позади.
Ещё удар — в шею, под пластину.
