убедилась на пути сюда, это было невыносимо. И за тебя я тоже опасаюсь, потому что при таких обстоятельствах ты всегда ищешь самых ужасных сквозняков. Тогда ты снова простудишься. Прошу тебя, будь осторожен, сделай это для меня, и для Миши это тоже нехорошо. Захар[ьин] говорил мне, что надо заботиться о его груди, она у него недостаточно развита. Спасибо за твою дорогую вчерашнюю телеграмму, пришедшую вечером. Итак, в воскресенье ты отправляешься в дорогу; во вторник, даст Бог, мы будем иметь радость встретиться и обнять друг друга! У бедного Георгия уже грустное лицо, но он сказал мне: «На этот раз это ненадолго, слава Богу, только на два с половиной месяца». Значит, эта мысль его поддерживает. У нас осталось только три полных дня до этого ужасного отъезда, который давит, как тридцать шесть тысяч гирь, на мое сердце! Я просто хотела бы, чтобы это было уже позади, ты меня понимаешь. И в то же время я не могу найти слов, чтобы сказать, как я счастлива, что побывала здесь и провела вместе с ним эти четыре недели. И как я тронута, что ты ни единственного раза не поторопил меня с отъездом. Я тебе за это очень признательна. В то же время иногда мне мучительно было осознавать, что тебе так одиноко. Это омрачало наполовину мою радость, несмотря на то, что я чувствовала, что мой святой долг находиться рядом с нашим Георгием. Похоже, что такова моя судьба жить все время между двух огней, настоящий кошмар, который никогда не оставляет в покое!
А сейчас мы вернулись с прогулки в ущелье Георгия, где пили чай! Это такое прекрасное и поэтическое место с этой музыкой воды, от которой прямо можно сойти с ума. Я только что получила телеграмму от тети Санни. Она мне сообщает, что наконец переезжает в Стрельню[599] и что вчера впервые за семь месяцев она была на воздухе! Даже ужасно подумать, что можно вот так месяцами сидеть взаперти в своей комнате. Как она может переносить подобное существование? К тому же она совсем одна. Я надеюсь, что с возрастом со мной такого не произойдет!
Сегодня я опять имела длинный разговор с Зеленцовым, который мне сказал, что Георгий определенно лучше себя чувствует в эти последние недели. И я, спасибо Господу, такого же мнения. Он сказал, что по ночам Георгий кашляет намного меньше и что он теперь отхаркивает что-то совсем другое, чем раньше. Можно надеяться, что это креозот уже дает свои положительные результаты. Он мне также сказал, что полагает, что не следует оставлять здесь Георгия на осень, когда идут дожди и несут с собой большую влажность, и в начале весны, когда таят снега. Это для него губительно, и он всегда простужается именно в это время. Я ему ответила, что все это хорошо, но куда его увезти? Он мне ответил, что даже в Крыму лучше и что я сама имела возможность убедиться в этом. Там, несмотря на плохую погоду, Георгию было лучше. Тогда я сказала ему, что Олсуфьев нас уверял, что после Ливадии Георгий заболел. А он мне ответил, что нет, он заболел после того, как принял ванну в Боржоме, что кончилось для него плевритом. И вместо того, чтобы позаботиться о своем здоровье, Георгий в тот же вечер отправился танцевать! Ну просто неслыханно. Можно только удивляться силе его здоровья, что он все это перенес. А врач, который на все это смотрел и не смог его остановить?! Это показывает, какой же он, должно быть, дурак. Как я счастлива, что его больше не будет при Георгии. А у Попова будет авторитет, потому что он умеет держаться и думает только о здоровье Георгия. Он-то уже будет к нему приставлен действительно как врач, а не как кутила. Наконец-то через несколько дней я смогу тебе все это рассказать лично. Здесь вместе с нами он вел безмятежную и размеренную жизнь. Только таким образом можно добиться положительных результатов. Зеленцов мне сказал также, что образ жизни, который Георгий вел летом, был чудовищным, по существу он мог его просто убить. Бог знает, в котором часу он ложился и спал так мало. Зел[енцов] был этим очень огорчен. Это такой хороший человек, по-настоящему преданный и единственный, кто говорит правду, когда у него спрашивают. Наконец-то милосердный Бог захотел открыть нам глаза. И надо теперь расценивать это как жестокий урок, когда мы предоставили возможность событиям развиваться самим по себе и не убедились сами в том, что происходит, думая, что все идет к лучшему. В результате Алыш[евский], как высший авторитет, оставался в Петербурге и, не выходя из своего кабинета, уверял нас, что все хорошо. И еще этот приставленный им к Георгию молодой дурак в качестве врача, который на самом деле разбирается в гигиене хуже меня. И мы допускали все это в течение двух лет! Страшно подумать! Я буду сожалеть об этом всю мою жизнь… А здесь такие люди, как Трубецкой, видели, какой образ жизни он ведет, и не препятствовали этому. Они только наблюдали и говорили ему, что Император все знает. Как будто бы, если бы отец действительно знал все, одобрил бы это. Я просто возмущена. Ну достаточно всего этого. Пусть наставит нас милосердный Бог и поможет нам, получившим такой тяжелый урок, лучше вести дела в будущем.
А теперь до свидания, мой ангел Саша, только не рассказывай никому об этом. Георгий и Ксения тебя обнимают вместе со мной от всего сердца. Да благословит тебя Господь и да пошлет тебе хорошее путешествие, счастливое свидание и наше совместное возвращение.
Твоя на всю жизнь, Твой верный друг Минни.
Абас-Туман. Пятница. 10 июня 1894.
Мой дорогой и любимый душка Саша! Я больше не писала, так как почта не смогла бы тебя найти в дороге. Но твой вчерашний курьер уезжает сегодня вечером, поэтому я с радостью пользуюсь моментом, чтобы выразить тебе мою радость и признательность за твое более чем дорогое письмо, которое я получила вчера утром. Я сразу же взяла его с собой в экипаж и читала его во время переезда через Зекарский перевал, а некоторые отрывки даже прочитала Георгию. Все, что ты мне поведал, для меня было очень интересным, например твои впечатления от встречи с Захарьиным. Именно об этом я и хотела узнать и ждала этого с нетерпением. Слава Богу, он тебя немножко приободрил и успокоил. Я на это очень
