что в ушах стоял звон.
Тан Лань медленно опустилась на пол, скрестив ноги в классической позе лотоса. Поза далась ей нелегко — мышцы ныли от непривычного напряжения, спина требовала опоры. Но она игнорировала дискомфорт, закрывая глаза и погружаясь в себя с решимостью утопающего, хватающегося за соломинку.
Её дыхание сначала было неровным, сбитым тревожными мыслями, которые метались в голове, как пойманные в клетку птицы: «Шэнь Юй… Императрица… Цуй Хуа… Сяо Вэй… Удар клинка…» Она силой воли отгоняла их, сосредотачиваясь на ритме: вдох — тишина — выдох. Вдох — тишина — выдох.
Внутри была пустота. Холодная, безжизненная пустота, которую она привыкла считать своим морем ци. Теперь же это море казалось мелкой, почти пересохшей лужей. Она пыталась ощутить энергию, ту самую, что когда-то, в её прошлой жизни, описывали в книгах как тёплый, золотистый поток. Но здесь она была слабой, тонкой, рассеянной и… чужой. Она не слушалась, как дикий мустанг, не признающий хозяина.
Тан Лань мысленно сжала зубы. Она представляла, как крошечные, почти неощутимые искорки света собираются в глубине её даньтянь, внизу живота. Это было похоже на попытку собрать ртуть пальцами — она ускользала, распадалась на ещё более мелкие частицы.
Медленно, с невероятным усилием, словно ворочая каменную глыбу, она попыталась сдвинуть это слабое мерцание, поднять его по воображаемому каналу вверх, к груди. Каждый цунь продвижения давался ценой головной боли и проступающего на лбу холодного пота. Энергия сопротивлялась, извивалась, пыталась вернуться в привычное, рассеянное состояние.
Она чувствовала, как её тело дрожит от напряжения. В груди возникло странное чувство — не боли, а сильного давления, словно она пыталась вместить океан в хрустальный кубок, который вот-вот треснет. Собранная ци была ничтожна, жалкая капля в море её отчаяния. Она едва ли могла бы согреть ладони, не то что сформировать настоящее бессмертное ядро, способное на удар.
Но она не останавливалась. Вдох — выдох. Собирать. Сжимать. Поднимать. Её лицо исказила гримаса крайнего сосредоточения. Это было мучительно тяжело. Бесполезно? Почти что. Но сдаться — значило обречь на смерть ещё кого-то. И она продолжала, капля за каплей, выжимая из себя эту чуждую, непокорную силу, пытаясь вдохнуть в неё хоть крупицу своей воли.
Тан Лань медленно поднялась с пола. Медитация в неподвижности не приносила нужного результата — ци оставалась вязкой, ленивой и непослушной. Нужно было движение. Она вспомнила обрывки знаний из прошлой жизни, смутные образы плавных, текучих практик.
Она встала в начальную стойку, ступни на ширине плеч, колени слегка согнуты. Руки свободно опущены вдоль тела. Глаза полуприкрыты. Это была попытка укорениться, почувствовать связь с землёй через холодный паркет, представить, что от её стоп вглубь уходят прочные корни.
Движение началось с дыхания. Медленный, глубокий вдох. Её руки, будто подхваченные невидимой волной, начали плавно подниматься перед собой ладонями вверх — как бы принимая что-то с небес. Она чувствовала, как с этим движением крошечная, едва уловимая искорка тепла в нижнем даньтянь шевельнулась, лениво потянувшись вверх вдоль позвоночника.
На пике вдоха, когда руки достигли уровня груди, она на мгновение замерла, пытаясь сконцентрировать это слабое тепло в центре ладоней. Оно было призрачным, больше похожим на воспоминание о тепле, чем на само тепло.
Затем — медленный, протяжный выдох. Руки так же плавно развернулись ладонями вниз и начали опускаться, как бы утаптывая, уплотняя воздух перед собой. И вместе с этим движением она мысленно направляла собранную, сжатую энергию вниз, обратно в низ живота, пытаясь уплотнить её, сделать более осязаемой.
Она повторяла это снова и снова. «Поднять Небо». «Поддержать Луну». Простые, базовые формы цигуна. Её тело двигалось с непривычной грацией, порой сбивалось, но она ловила ритм вновь.
С каждым циклом это ощущение становилось чуть отчетливее. Не тепло ещё, но уже… оживление. Лёгкая вибрация в кончиках пальцев, едва заметное покалывание в конечностях. Ци всё ещё была слабой, тонкой, как паутинка, но она уже не была полностью статичной. Она начинала отзываться на движение, на волю, на дыхание.
Тан Лань перешла к другой форме — «Раздвигание Гор». Плавный шаг в сторону, руки расходились в стороны, как бы раздвигая тяжелые, невидимые завесы. И с этим движением она чувствовала, как энергия растекается из центра по плечам, наполняя руки той самой слабой, но упругой силой.
Она дышала. Двигалась. Концентрировалась. Мир вокруг — дворец, интриги, страх — отступал, сужаясь до точки здесь и сейчас. До тока воздуха на коже, до биения сердца, до тихого, нарастающего гула в ушах, который был эхом её собственной, пробуждающейся силы. Это было мучительно медленно. Ничтожно мало. Но это было начало.
Утро Тан Лань началось с тяжёлого, знакомого чувства. Как она и предполагала, смерть Цуй Хуа официально списали на «несчастный случай». Слуги перешёптывались в коридорах, избегая её взгляда. Воздух был густ от невысказанного страха и лжи.
Сяо Вэй, с красными от слёз глазами, но с неизменной преданностью, возводила на её голове сложную конструкцию из шпилек и гребней — причёску, достойную аудиенции у императора. Каждое прикосновение было осторожным, почти благоговейным. Тан Лань сидела неподвижно, глядя на своё отражение в полированном бронзовом зеркале, но видела она не его.
Мысли её унеслись в прошлое, в её прежнюю жизнь, в залы клана. Она вспомнила слова своего мастера, его спокойный, размеренный голос, учивший её концентрировать ци. «У тебя дар, Снежа. Прирождённая предрасположенность. Ци льётся к тебе сама, как вода к реке. Цени это». И она не ценила. Ей всё давалось слишком легко. Она была небрежна, не собрана, полагаясь на талант, а не на усердие. Рядом же были другие ученики, те, кто часами, до кровавых мозолей, оттачивал каждое движение, чья ци была скудной и упрямой, но выкованной титаническим трудом.
«И я никогда не думала, что это так тяжело», — с горьким удивлением подумала Тан Лань, чувствуя, как её собственная, новая ци с трудом подчиняется ей, слабая и капризная.
И тогда, как вспышка в темноте, в памяти возникло знание — опасное, маргинальное. Техника, которую в её клане не использовали, не учили. Древний, запретный путь. Путь не накопления, а прорыва.
Обычный человек, согласно этим учениям, заперт в панцире — собственного эго, привычек, ограничений ума и тела. Этот панцирь блокирует связь с безграничным источником вселенской ци. И чтобы его разбить…
«Измотать тело. Отрешиться от себя. Пройти через боль и страдание — физическое и ментальное. Сломать себя, чтобы переродиться», — пронеслось в её голове ледяным вихрем.
Но это мог быть и путь «в минус». Без руководства мастера
