никуда не уходило, поскольку не все аспекты современности ассимилировались с национальным. Советская медицина считала мужское обрезание опасной и нездоровой практикой, а также признаком отсталости. Жители Центральной Азии отказывались рассматривать крайнюю плоть как признак просвещенности и современности, и практика мужского обрезания оставалась почти повсеместной в регионе на протяжении всего советского периода. Были и более сложные вопросы. Баланс между национальным и советским, или между традицией и современностью, всегда был подвижен, особенно в семьях профессионалов, живших в городах. Необходимость демонстрировать статус и богатство, общаться с европейцами и заявлять о своем вкусе и культурности предполагала принятие тех или иных решений. Если можно быть чересчур современным (например, когда женщина надевает мини-юбку или мужчина носит слишком длинные волосы), то можно быть и чересчур национальным – особенно в городах, которые оставались европейскими пространствами. Как одеваться, есть и украшать свой дом – все эти вопросы требовали продуманных ответов. Каждый человек и каждая семья относили себя к определенной части спектра, начинающегося с местного, традиционного и национального и доходящего до европейского, современного и советского. Часто выбор зависел от ситуации: можно было носить европейскую одежду на работу или в школу, а национальную – дома или в гости к друзьям. У многих городских семей были две столовые или гостиные – одна в европейском стиле, а другая в национальном. Конечно, с подобными вопросами сталкивались общества во всем мире. Особенность именно Центральной Азии – осознанность выбора, поскольку бинарность национального и европейского присутствовала здесь всегда, и как национальное, так и советское были в значительной степени категориями официальными. Национальное или традиционное было таким же советским, как европейское – современным (рис. 18.2).

Рис. 18.2. Ташкентский государственный университет, 1970 год. Городская Центральная Азия была многонациональным пространством. Обратите внимание на разнообразие лиц и стилей женской одежды. 1 сентября, в первый день учебного года.

Фотография: РИА Новости / МИА «Россия сегодня»

Роман киргизского писателя Чингиза Айтматова 1980 года «И дольше века длится день» вобрал в себя многое: это и научная фантастика, изображающая утопическое будущее, и реалистическое повествование о советской жизни, и размышление о памяти, идентичности и истории. Действие романа разворачивается на железнодорожном полустанке в казахской степи – «где поезда ходили с Востока на Запад и с Запада на Восток», а одна из главных сюжетных осей романа – попытка Едигея Жангельдина, старого казаха, похоронить своего друга с надлежащими обрядами на кладбище предков в 30 км от станции. Традиционное погребение умершего человека необходимо для сохранения памяти в эпоху прогресса и перемен. Ритуал исламский, а память наследственна и национальна, и она не противоречит советскости. Жангельдин получает известие о смерти друга среди ночи, во время дежурства на железнодорожной сигнальной станции. Он звонит начальнику, и тот говорит:

– Что там будешь делать, все равно ночь кругом.

– Буду молиться. Покойника буду обряжать. Молитвы буду приносить.

– Молиться? Ты?..

– Да, я. Я знаю молитвы.

– Вот те раз – шестьдесят лет, того самого, советской власти.

– Да ты оставь, при чем тут советская власть! По умершим молятся люди испокон веков. Человек ведь умер, а не скотина!{321}

Жангельдин был порядочным советским гражданином: он участвовал в Великой Отечественной войне, а потом всю свою жизнь проработал на железной дороге (символ современности, прогресса, социализма и советскости). Однако его тревожит, как сохранить национальную память посредством исламского ритуала. Советское, мусульманское и национальное легко уживались в нем.

История Жангельдина – хорошая метафора для того, чтобы показать, какое место занимал ислам в позднесоветской Центральной Азии. Во время войны Сталин примирился с религией, и таких репрессий, как в 1930-е годы, уже не было. Но и разрушения, случившиеся в те годы, было не отменить. Публичное пространство, как физическое, так и интеллектуальное, полностью отгородилось от ислама. Великие мечети Самарканда и Бухары сохранились как «архитектурные памятники», но богослужения в них не проводились. Ислам и его нравственные заповеди не играли никакой роли в публичных заявлениях, которые полностью ограничивались рамками марксизма-ленинизма. Советское общественное пространство сохраняло враждебный настрой по отношению к религии. Сокращение активных антирелигиозных репрессий во время войны еще не означало, что государство отказалось от создания светского общества, в котором вера была бы вычеркнута из сознания людей. Оно просто перешло на другие методы. Лига воинствующих безбожников, члены которой в 1930-е годы оскверняли церкви и мечети, после войны была ликвидирована. Ее заменило всесоюзное общество «Знание», которое устраивало лекции и выставки по «научному атеизму» и объясняло мир с рациональной точки зрения. Религиозного образования и издательской деятельности не было. Поколение за поколением достигали совершеннолетия без религиозного образования вне семьи, и все меньше и меньше людей получали доступ в сферу исламского знания. В данном случае имеется в виду не формальное владение богословскими постулатами или интерпретацией текстов (что во всех обществах является прерогативой небольшой ученой элиты), а повседневные ритуальные обряды, как, например, должным образом организованное богослужение, молитвы, произносимые по различным поводам, правила ритуальной чистоты и так далее. Во всех мусульманских обществах соблюдение ритуалов сильно различается: есть и те, кто редко участвует в богослужениях или соблюдает пост, а есть те, кто пунктуально совершает пять ежедневных молитв во время (и даже вне) рамадана. В позднесоветской Центральной Азии очень немногие люди совершали повседневные ритуалы. Диетические табу в значительной степени исчезли. Алкоголь вошел в повседневную жизнь всего общества, и даже употребление свинины, которого нельзя было избежать во многих ситуациях, как, например, на службе в армии или в поездах и кафетериях, стало обычным явлением. К обычной будничной жизни исламские ритуалы имели мало отношения.

Это не значит, что люди перестали считать себя мусульманами. Отнюдь нет. Скорее, изменилось само представление о том, что значит быть мусульманином. Для большинства верующих в Советском Союзе принадлежность к исламу стала признаком национальной идентичности, и для этого не требовалось никакого личного благочестия или соблюдения религиозных обрядов. Ислам был неотъемлемой частью национальных обычаев и традиций, которые отличали жителей Центральной Азии от разного рода чужаков. Возник определенный вид «опосредованной религиозности», в рамках которой определенные группы общества – несколько семей знатного происхождения, женщины и старики – соблюдали ритуалы более усердно, и считалось, что они выполняют их за всю общину, которая благодаря им остается мусульманской. Большинство жителей Центральной Азии отождествляли себя с исламом через понятие мусульманства («мусульмончилик» по-узбекски, «мұсылманшылық» по-казахски): общинной идентичности, основанной на наборе культурных и поведенческих моделей, в которых вера и соблюдение ритуалов не играют главной роли. В ряде этнографических исследований постсоветского периода отмечается, что большинство жителей Центральной Азии видели ислам в домашних ритуалах и обычаях, а не в общественной жизни. Можно назвать эту форму религиозного минимализма советским или национальным исламом. Жангельдин является очень ярким представителем как раз этого подхода к вере.

Традиция исламского учения сохранилась в нескольких институциях, чье положение в обществе никогда не было стабильным. Одна из них – САДУМ, управление, созданное в 1943 году как официально санкционированная организация для содействия исламской деятельности и контроля за ней. Было разрешено вновь открыть медресе Мири Араб в Бухаре, и в 1948 году здесь начали преподавать по полностью модернизированной учебной программе. Второе учебное заведение, Исламский институт имени имама аль-Бухари, открылось в 1971 году для продолжения образования после бухарского медресе. В 1982 году в Мири Араб зачислили 86 человек, а в институте было всего 34 места, и это были единственные учебные заведения такого рода на весь Советский Союз. Таков был объем официально доступного исламского образования. Кроме того, САДУМ управляло зарегистрированными мечетями, число которых оставалось небольшим (в 1981 году во всей Центральной Азии насчитывалось около 180 таких мечетей), и в нем самом было несколько святилищ. В 1960-х годах оно начало направлять студентов на учебу в религиозные учреждения дружественных СССР мусульманских стран, таких как Египет, Сирия и Ливия. Возможность поддерживать хоть какие-то контакты с мусульманами за пределами Союза была особенно ценна в советских условиях. САДУМ, в свою очередь, служило целям советской внешней политики в мусульманском мире. Его лидеры принимали высокопоставленных гостей из мусульманских стран и участвовали в международных конференциях по вопросам мира или религиозной свободы. САДУМ издавало ежеквартальный журнал «Мусульмане Советского Востока» на нескольких языках (английском, французском, арабском и дари) для иностранцев{322}.

Основали САДУМ настоящие улемы, пережившие ужасы 1930-х годов. Они работали в надежде хоть как-то сохранить традицию исламского обучения и, быть может, оказать

1 ... 76 77 78 79 80 81 82 83 84 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий