борьбы с классами-угнетателями у каждого народа по универсальным методам. Любая защита местных особенностей приравнивалась к местному национализму. Прежние опасения перед «великоханьским шовинизмом» исчезли. Теперь ситуация была предельно ясна: ханьцы олицетворяют современность, а все остальные культуры – отсталые по определению, и преодоление их отсталости требует копирования ханьских обычаев. Радикализм Большого скачка породил в Синьцзяне ханьский шовинизм.

Скачок преобразовал сельскохозяйственный сектор Синьцзяна. Всех крестьян Синьцзяна объединили в 562 коммуны, в среднем по 5500 домохозяйств в каждой, а пастбищные районы окончательно подчинили новому порядку. В 1958 году кочевников на севере объединили в 24 коммуны, их животных «обобществили», тогда как прибыль стали делить{342}. Государство проявляло осторожность и платило за животных, которых распределяли в коммуны, однако цель его состояла в том, чтобы превратить скотоводов-кочевников в фермеров, находящихся в зависимости от государства и производящих для него продукцию. В коммунах были столовые, которые заменили индивидуальные кухни (семейная кухонная утварь переплавлялась в «дворовых домнах» и шла на производство стали для индустриализации). Борьба с отсталостью особенно затронула ислам и исламские институты, что опять же напоминает о сталинских программах 1927–1941 годов, однако происходившее тогда в Синьцзяне гораздо хуже задокументировано. Нападки на «религиозное и консервативное мышление» привели к тому, что мечети и святилища закрывали и часто вовсе разрушали, а исламские праздники и поездки в хадж запрещали.

Большой скачок привел к еще большим катастрофам, чем коллективизация в Советском Союзе. Разразился голод еще больших масштабов (оценки общего числа жертв варьируют от 30 до 45 миллионов), однако его эпицентр располагался в самом Китае, и он в значительной степени пощадил Синьцзян. Тем не менее провинциальные власти призывали людей есть меньше и отправлять зерно в другие районы страны{343}. Коммунальные столовые были обязаны «популяризировать передовой метод продуманного использования зерна посредством смешивания фуражного зерна с мелким, приготовления изысканных блюд из кормового зерна и чередования твердой пищи с кашами»{344}. Нехватка продовольствия в Урумчи привела к закрытию университетов в декабре 1959 года. Кроме того, Скачок спровоцировал последнее массовое переселение через китайско-советскую границу.

В результате нескольких переселений, о которых уже шла речь в этой книге, в 1949 году в Синьцзяне проживало множество иммигрантов и изгнанников из Советского Союза. Среди них были как те, кто бежал из Советского Союза из опасения за свою жизнь, так и те, кто приехал в Синьцзян в качестве советских чиновников. Многие местные в Синьцзяне успели пожить в Советском Союзе и получить советские документы. КПК с подозрением относилась к этой группе людей даже тогда, когда в отношениях Китая с Советами все было хорошо. К 1954 году премьер-министр Чжоу Эньлай заявил советским дипломатам, что советские граждане должны либо принять китайское гражданство, либо репатриироваться. Для только начавшегося освоения целины нужны были дополнительные рабочие руки, и в советских консульствах по всему Китаю стали набирать советских граждан для репатриации. В этом начинании они оказались весьма успешны. В 1955 году 115 000 обладателей советских паспортов репатриировали в Советский Союз, в том числе 68 000 – из Синьцзяна{345}. У Китая бегство из Синьцзяна, похоже, вызвало беспокойство, и, поменяв свое мнение на этот счет, они попросили СССР прекратить принимать уйгурских и казахских репатриантов, чтобы не нанести ущерб экономике Синьцзяна. Эмиграция в Советский Союз на какое-то время замедлилась. Однако к 1959 году китайско-советский союз распался, и радикальная политика Большого скачка была в самом разгаре. В радиопередачах на уйгурском языке из Ташкента и Алма-Аты критиковали китайскую национальную политику и рисовали картину всеобщего изобилия в Советском Союзе. В СССР начали эмигрировать многие уйгуры и казахи, часто не имевшие с ним до того никаких связей. Сначала советские пограничники возвращали тех, кого успевали перехватить, но потом перестали, и тем, кто бежал из Синьцзяна, разрешили въезд в Советский Союз. Тогда же советские консульства в Синьцзяне стали выдавать советские документы почти без разбора, в результате чего эмиграция превратилась в мощный поток. В конце весны 1962 года Советский Союз открыл свою границу в Хоргосе, всего в 65 км от Кульджи, и разрешил пересекать ее всем желающим, с паспортами и без. Новость об этом событии распространилась в Кульдже со скоростью лесного пожара, и огромное число людей, бросив все, отправились прямиком к границе на автобусах, которые были единственным видом транспорта. По разным оценкам, число людей, пересекших границу за эти несколько недель, составляет от 60 000 до 100 000 человек. 29 мая китайские власти прекратили продажу билетов на автобусы. Разъяренная толпа собралась на автобусной станции, двинулась маршем на местные административные здания и разгромила их. Когда она приблизилась к зданию КПК, ее встретили пулеметным огнем, в результате чего погибло и пострадало большое число протестующих. Далее последовала кампания против этого «контрреволюционного» движения, в ходе которой множество людей арестовали. Границу закрыли и поставили у нее военных. Она так и не откроется еще ближайшие четверть века.

Границы Советского Союза тщательно охранялись, и обычно он не принимал беженцев. Открытие границы в 1962 году для уйгуров и казахов из Синьцзяна весьма примечательно. В какой-то мере этот жест служил упреком китайским лидерам за их отношение к неханьским национальностям, но, помимо этого, в его основе лежат давние советские связи с Синьцзяном. Иммигранты в основном остались в Казахстане: казахов расселили по колхозам по всей республике, однако многие уехали туда, где у них были семейные связи. Уйгуры поселились недалеко от границы в Семиречье, старом центре мусульманских иммигрантов и изгнанников династии Цин и китайской власти, а многие из них оказались в Алма-Ате, где давно существовала советская уйгурская община. Новоприбывшие отличались незнанием русского языка и большей приверженностью исламским традициям. Однако с годами эти различия стирались. Антикитайские настроения, напротив, никуда не делись, и Алма-Ата стала бастионом советского антикитайского уйгурского национализма{346}. Китайская сторона едва ли разбиралась в причинах этого бегства, рассматривая его как результат советских козней и еще один повод для недовольства бывшим союзником в и без того уже длинном списке.

В 1961 году Большой скачок прекратили из-за вызванной им катастрофы, и в Синьцзян на какое-то время вернулась более умеренная политика предыдущих лет. В 1966 году спокойствие вновь нарушила Великая пролетарская культурная революция. Если у Большого скачка были параллели в советской политике, то Культурная революция – явление уникальное, чисто китайское. Таким образом Мао пытался вернуть себе авторитет в партии, подорванный катастрофой Скачка, и развязал массовое восстание против самой партии. Мао призвал молодежь страны бороться с «четырьмя пережитками» – старыми идеями, культурой, обычаями и привычками, – в чем бы они ни проявлялись. Студенты рассыпались по всей стране вершить революцию, школы и университеты закрылись, и Китай погрузился в хаос, поскольку вооруженные группировки хунвейбинов сражались со своими старейшинами и друг с другом. В Синьцзяне Культурная революция представляла собой борьбу между различными ханьскими группировками. В 1968 году Ван Эньмао и его соратники из Первой полевой армии потеряли посты, когда региональное правительство сменил революционный комитет из десяти членов, восемь из которых были ханьцами. Вана понизили в должности до заместителя председателя, а через год и вовсе выслали из Синьцзяна. Синьцзян охватили беспорядки, которые не могла сдержать даже угроза советского вторжения.

Если политический аспект Культурной революции в Синьцзяне можно свести к серии ожесточенных сражений за контроль над регионом, то ее культурный аспект был совершенно иным. Она была направлена непосредственно против «национальных меньшинств». Ужасы Культурной революции в Синьцзяне мало освещались, и почти никаких архивных исследований на эту тему не проводилось. Из того, что нам известно, мало что указывает на то, что уйгурская или казахская молодежь мобилизовалась в защиту идей Мао Цзэдуна или стремилась к революции в своих собственных обществах. Скорее всего, именно ханьские революционеры стремились искоренить «четыре пережитка» из мусульманской культуры Синьцзяна. В этом и состоит принципиальное различие между советскими кампаниями 1920–1930-х годов в Центральной Азии, где революционерами были радикально настроенные молодые представители местных национальностей, и событиями в Синьцзяне, где национальности в целом были объектами подозрений и презрения. Мечети, святыни и кладбища закрывались и часто осквернялись. Спустя несколько десятилетий один эмигрант поделился воспоминанием из своего детства в Янгишаре, недалеко от Кашгара: «В здании, которое люди называли мечетью, держали несколько черных и белых свиней… Когда я вырос, я узнал, что почти все мечети в нашем регионе превратили

1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий