продолжил. И теперь продолжаешь как агонию. Ты же сам убиваешь быстро. Ты говорил. Тогда зачем это долгое и бесполезное дыхание… Общее. Оно сбилось у нас. Оно ушло.
– Куда делись твои волосы, зачем ты их отрезала? – спросил Глеб горестно, поднимая на Лизу блестящие глаза. – Как тебя теперь узнает и лес, и река, и песок… Ты чужая. И голос твой другой.
Глеб опустил руки, и Лиза тоже опустилась к нему, пытаясь в кромешной темноте понять, что сейчас с ним.
Он зажег спичку. Их перепачканные лица осветились маленьким огнем и ожили.
– Отец сказал, что ты вешался и тебя… вынули из петли. Кто вынул? – спросила Лиза странным голосом.
– Я оборвался, а Маринка… оказалась рядом.
Спичка погасла, Глеб зажег другую. Лиза, еще раз сдвинув брови и дрожа, посмотрела на него с болью.
– Я не хотел без тебя жить, но раз меня вытащили… – чуть слышно сказал Глеб.
Они снова оказались в темноте.
– Живи без меня, Глеб, – сказала Лиза и обняла его.
Он понимал, что уже больше никогда не сможет ее обнять. Это была единственная и последняя возможность.
Ему хотелось окаменеть от своей слабости и стыда. Точно камень, брошенный в ручей, он останется в этом ручье навсегда, и его заест песок, но он не сможет изменить русло и повернуть воду вспять.
От этой слабости Глеб не мог говорить и только принимал тепло Лизы. Возможно, последнее тепло, данное ему судьбой и сжалившимся над ним Богом, так странно обронившим эту милость…
Сколько они так простояли на коленях, – может быть, полчаса, может быть, меньше, – они не поняли. Отходя от хмеля, Лиза и Глеб, не касаясь друг друга, вышли на дорогу и возвращались на расстоянии.
Он махнул ей рукой, обернувшись и пытаясь улыбнуться, и исчез в темноте.
Вечером следующего дня она, Ленусь и Мишуня уехали.
Мать и Григорьич, разобравшись с хозяйством, уехали к февралю. Они вернулись в Антоново только в конце апреля, сажать огород, но Лизы с ними не было. Она училась и до июля ждала сессию. В мае Глеб ушел в армию. Нина Васильевна и Григорьич провожали его от вокзала, и он обнял их на прощание, как родных.
– Пиши, – сказала Нина Васильевна, плача. – Мы будем ждать. И прости нашу дуру. Она такая, ничего не сделаешь…
Как только Глеб уехал, Нина Васильевна набрала Лизе. Теперь не было проблем со связью – появились сотовые.
– Лизка, он ушел в армию. Да, слава богу, дожил.
* * *
Через двое суток Глеб сидел в павильоне метро «Октябрьская», на полу, вместе с другими призывниками. Его должны были отправить в Нижегородскую часть. В стройбат. Вместе с Пуховым, которому так не шла новая прическа…
Он ждал, сидя на вещмешке и глядя в голубую арку павильона станции. Ему казалось, что здесь, под землей, есть свой кусочек неба, но это была всего лишь синяя краска за стеклом. Лиза в это время ехала с учебы, занятая новым мобильным телефоном, подаренным ей Ленусью. Пока в телефоне были только три номера. Ленуси, Мишуни и Фильки.
Солдатики все были одинаково зеленые. Их было много, около сотни. И все сидели, усталые, прямо на гранитном полу, занимая место до центра зала.
Лизе показалось, что она увидела Глеба. Но, быстро отвернувшись от этой сплошной зелени и бритых разноцветных голов, она побежала к эскалатору. Странное шевеление души, будто чего-то живого, почувствовала Лиза.
Она вышла из метро и, в ужасе оттого, что вернется нечто мучительное, купила у бабки букет незабудок. Незабудки успокоили ее. Они не пахли, будто из ненастоящего материала, но были живые.
Они были как она.
– Два года пройдет. Два года пройдет… Все пройдет, – сама себя успокаивала Лиза, окунаясь в незабудки и зная, что это еще не все.
Еще будет что-то такое, что даст ей ожить.
Только где-то далеко, в Антонове, гремела о шест жестяная банка Вифлеемской звезды – с хвостами из ситцевых застиранных тряпок, кусков чьих-то платьев и халатиков, сдернутых со старых чердаков. Она так и простояла до весны, воткнутая Глебом в обочину, пока кто-то из местных не снес ее на мотоцикле.
2020 г.
Незабудки
Размышления о романе Екатерины Блынской «Время ласточек»
Роман Екатерины Блынской «Время ласточек» – это пиршество родной и живой речи, наших русских глубинных смыслов и слов, народных оборотов.
Сюжет выстроен вроде бы незамысловато и линейно: действие в основном происходит с весны через все лето и до глубокой осени в одной из южнорусских деревень Антоново и ее живописных окрестностях, однако произведение насыщено самыми разными колоритными событиями. И они вполне искупают отсутствие закрученного на парадоксах и неожиданностях сюжета.
Перед нами обнаженно-безжизненная, местами даже колющая глаза наползающая разруха и проступающая обреченность соседствуют – по-Высоцкому – «с гибельным восторгом» не собирающейся сдаваться жизни.
Тогда, на сломе веков, бывшая советская деревня переживала опасное отупение и пугающую неопределенность. Колхозы разворовывались, по ним как Мамай прошел, земли и скот прибирались к рукам пронырливым руководством и прочими прощелыгами. Кормилица-деревня от безысходности начинала спиваться. По горьким словам главного героя Глеба Горемыкина: «…провалится эпоха в алчную землю, жрущую детей своих без разбора – наступили последние времена плуга, бороны. Гнильба – их участь…»
Как тут не вспомнить «Прощание с Матерой» Валентина Распутина, «Кануны» Василия Белова. Однако если в их пронзительных и трагичных произведениях-предупреждениях русская деревня, пусть и через колено, уродливо, но перестраивалась и пыталась приспособиться к новой действительности, то в романе у Екатерины Блынской нам представлен конец, распыл той патриархальности, в которой тысячелетия жила и корнями которой питалась вся русская цивилизация. Воистину, есть над чем задуматься каждому, кому дорога судьба нашего Отечества.
Автором мастерски и зримо развернуты пейзажи, как правило, плавно перетекающие в действие, как, например, этот:
«Тишина висела над яром. Плотина поблескивала водным зеркалом, похожая с высокого берега своей формой на вареник. Рыба плескалась в теплоте лунной дорожки. Глеб, оглядывая пушистые камни овец, неслышно, словно жук-плавунец, под вздохи стада нашел барана покрупнее у самой изгороди…»
Только действие-то это особенное – главный герой выбирает барана пожирней, чтобы умыкнуть его и угостить шашлыком новых соседей, недавно купивших здесь дачу родителей приглянувшейся парню Лизы. Ладно бы из своей отары, а то ведь из колхозной. Читая этот эпизод, невольно вспоминаешь песню советских времен: «И все вокруг колхозное, и все вокруг мое!»[14] Правда, тогда и многие колхозы-то гремели по урожайности и достатку на весь Советский Союз, а
