описываемое в романе коллективное хозяйство уже дышало на ладан, и дела в нем шли через пень-колоду. Новоявленные то ли владельцы, то ли арендаторы, как видно, не могли ему дать ума, жульничали, за земельные паи толком не расплачивались, поэтому и местный народ платил им тем же: брал, что плохо лежит…
А как искусно и тонко прописана психология главных героев и персонажей!
Размашисто, щедрыми красками рисует Блынская образ Глеба Горемыкина. В нем одновременно просматриваются характерные черты и повадки босяка Челкаша и беззаветного Данко. Парень, как и персонажи Максима Горького, с берегов Черного моря.
Про таких, как Глеб, раньше говорили: атаман, заводила; сегодня же вещают более заумно – харизматическая личность. Селяне «его уважали и любили, и все больше за безотказность в помощи». Лицо у Глеба красивое, волевое, сам стройный, подобранный и жилистый – за что ни возьмется, все в руках горит. Не лишен парень и чувства народного простецкого юмора – таким вот образом он вразумляет быка-озорника Мишку: «Надо головой думать, а ты все ешь в нее…» Или еще пример: в первые дни знакомства, катаясь с Лизой на лодке, он срывает бутон лилии и шутливо-ласково передает девушке. Цветок нежно-белый, лепестки раскрываются, а там крохотные паучки – «Лиза аж завизжала…» Такой вот прикол, но кто в молодости так не подшучивал? В иных условиях, при более щадящих обстоятельствах этот человек мог бы развернуться в полную силу, а здесь на нем лежит забота о младших сестренке и братике, о хворающей матери. И по сюжету видно, что он их по своей воле никогда не бросит, не оставит. И это дорогого стоит.
Писательский глаз у Блынской острый, не поверхностный; автор, как нынче принято говорить, «в теме». «Тоскливые дни на пастбище тянулись как смола…» – воистину так! Примерно в те же годы жил я в алтайском поселке, держал скотину, приходилось по очереди пасти стадо, ощущения переданы одной строчкой, но лучше не скажешь. Или вот это – «ушел подстригать коню копыта» – тоже знакомо! «Встромил косу в землю…» – это когда пройдешь прокос и остановишься поправить оселком лезвие своей «десяточки». И подобного в романе богатые россыпи!
Несколько строчек о языке персонажей и в целом всего романа. Да, он насыщен молодежным сленгом, но не перегружен, без приблатненной распальцовки, вычурности и пошлости; и в нем почти нет ненормативной лексики, тогда как условия и быт, в которых выживают персонажи, просто аховые, и по сегодняшним меркам кто бы другой эту вещь так нашпиговал матерщиной, что хоть святых выноси. Екатерина же Блынская показывает нам, как убедительного и правдивого результата можно вполне достичь, не опускаясь самому и не опуская своего читателя до грязной словесной помойки. Автор лишний раз доказывает, что кладезь нашего великого языка по-прежнему неисчерпаем!
Не уловил я в повествовании и намека на развязность и некую фамильярность, к сожалению, так свойственную в наши дни текстам не только молодых литераторов, но и возрастом постарше. Художественное полотно выдержано и в ярких, берущих за сердце красках, и обнаженной колючей правдой описываемой действительности. Обворожительный южнорусский суржик-говорок, метафоры-образы, сочные сравнения: «кохана», «хучь», «в вулишной», «к едреням», «яблок не потыришь», «дзякую за ваши лохматые тульпаны», «развесистая сосна с розовой слюдяной кожей», «Лелька опустила голубые глаза, яркие, как цветки цикория», «идем за бухарестом…» – то есть за выпивкой, «бухлом». Живописных строк в романе – как бархатистых и красивых лепестков в цветке распустившейся астры.
Текст такой живой и цельный – его хоть весь разбирай на цитаты! И я, конечно же, не откажу себе в удовольствии выписать еще пару-тройку примеров: «солнце в тумане висело пышным комом, спутанное волокнами облаков» – понятно, что перистых. У Лизы волосы, «цвет которых напоминает только что скачанный из рамок подсолнечный мед». Или такое вот тонкое и необычное наблюдение: «Ветер в тростнике издавал шумный шорох, похожий на неразборчивую непрестанную молитву…»
Западающими в память, теплыми и трогательными словами отражены на страницах романа первые, порой неловкие и робкие чувства зарождающейся любви между Глебом и Лизой. Нет здесь высокого, изысканного стиля, все происходит на фоне выпивок и расхристанных компаний, как молодежных, так иногда даже и подростковых посиделок. Казалось бы, какие чувства, кроме полупьяных вожделений и случек, могут тут иметь место, но в том-то мастерство и душа автора, умеющего тонко и достоверно передать всю искренность и головокружительную непосредственность, с которыми молодые люди тянутся друг к другу. Есть в романе ситуации, когда Лиза и Глеб просто счастливы оттого, что они рядом, и, как раньше говорили, парят на седьмом небе. Читаешь и переживаешь, так хочется, чтобы все у них получилось и влюбленные дальше по жизни шли вместе, рука об руку. Однако в обществе уже проросло чертополохом социальное разделение, и чуткий ко всему Глеб это видел, «понимая отчаянно, что он как трава, а она как цветок над этой травой. И трава, и цветок могут расти из одной земли, но смешаются они вместе, только умерев».
А как самозабвенно относится к Глебу Лиза. Кажется, она тоже готова на все ради своего любимого, даже головой в омут; и минуты без него не проживет. Но, как увидим дальше, роль Джульетты не для этой девушки. На несколько дней Лиза по делам уезжает в Москву, и там ее навещает бывший однокурсник… Вот как филигранно передает Блынская состояние девушки, которой и в этот миг все еще кажется, что она влюблена в Глеба: «На Лизу внезапно напал страх. Такой страх, как будто она сейчас стоит перед стеной огня и нужно войти, обязательно войти, хоть и горячо, так горячо, что ресницы уже горят…» И вошла-таки, вернее – пала под банальное бормотанье: «Мир сошел с ума, и мы вместе с ним…»
Не так часто в романе появляется сестра Лизы Ленусь и ее муж Мишуня. Московские снобы, открыто презирающие деревенских жителей и считающие того же Глеба конченым лохом. Скупыми точными мазками рисует автор их характеры и привычки, их паразитические наклонности. И становится ясно и понятно, что «гнильба» коснулась не только деревни, но и города. И общественная болезнь эта в каменных джунглях, среди накатывающих волн безудержного потребления и вседозволенности – были б только деньги, и желательно как можно больше! – эта гнильца человеческая, пожалуй, пострашнее беды, что тогда же, на сломе веков, накрыла русскую деревню. Потому как вокруг погибающих селений все-таки есть леса, реки, луга, в которых все еще обитают жизнь и душа, куда еще можно прийти и среди освежающего шелеста листьев и журчания прозрачной воды
