class="p1">– Нэкатарыи палагают мяса балших улыткаф шестким и безывкусным, – проревел хозяин, – но эта не так! Балшая улытка очень харошая.
– А маленькая? – с тоской вопросил Иноходец. Посол должен не только есть, но и поддерживать беседу. Приятную.
– Малынкая улытка имеет мала мяса, ые трудна насаживат на штыр!
Какие они милые, эти маленькие улитки, и зачем только они вырастают?! Оставались бы крохотными, всем было бы так славно…
– Эты улытки замачивалы адны в васмы бэлых вынах, другыи в васмы красных вынах, пэклы в сваих дамах, патом выкавырывалы и насаждалы на штыр! Пуст наш гост скажыт, как болше харашо.
С мрачной и гордой улыбкой приговоренного к смерти и убежденного в невозможности спасения Иноходец стряхнул с палки первый из полусотни блестящих комочков и сунул в рот. Вкуса он не почувствовал, только ужас от того, что «распробават улытак можна толка послы шэсты штукав каждого».
Избавление пришло нежданно. Огромные двери отворились, гнусаво загудела какая-то местная музыкальная штуковина, к ней присоединились многочисленные дудочки, мерно и часто забили барабаны. Сидящая рядом с казароном казаронша, на удивление худая и бледная, поднялась, за ней встали и другие увешанные золотыми побрякушками мымры. А может, и не мымры – Эпинэ слишком много в себя впихнул, чтобы разглядеть в хозяйке чудовищного стола хоть что-то привлекательное.
Дамы удалились, после чего в зал ворвались танцоры и, обняв друг друга за плечи, понеслись в каком-то варварском танце. В руках Робера оказался оправленный в позолоченную бронзу череп какого-то животного с длинными зубами, доверху наполненный красным вином. Это следовало выпить, и он выпил, но после такого ужина можно было вылакать реку и не опьянеть. Танцоры отскакали и убрались, их сменили девушки в длинных ярких платьях и прозрачных вуалях. Хозяин вновь сунул Эпинэ череп – на сей раз жертвой была тварь вроде шакала или очень крупной лисицы, хотя последнее вряд ли… На гербе Адгемара красовался белый лис в золотой короне, неужели подданные казара настолько некуртуазны, что пьют из лисьих черепов?..
Казарон хлопнул маслеными руками, вновь грянула музыка, и разноцветные красотки закружились в медленном танце, по очереди сбрасывая сначала покрывала, потом верхние платья, под которыми оказались другие, кисейные, в свою очередь полетевшие на пол. Оставшиеся в коротких, расшитых золотом рубашечках танцовщицы продолжали изгибаться в весьма откровенной пляске. Гоган был прав – девицы были красивы; увы, обожравшемуся послу хотелось одного – удрать, сбросить ненавистный пояс и спать, спать и спа-а-ать… Кагетская щедрость оказалась пострашней агарисской жадности, но приходилось хлопать в такт рвущей уши музыке, улыбаться хозяйским шуткам, а потом встать и обойти строй готовых к употреблению красоток. Робер чувствовал себя не Иноходцем, а готовой разродиться кобылой, едва таскающей раздувшийся живот, но обижать проклятущего казарона было нельзя. С притворным восхищением талигоец уставился то ли на восьмую, то ли на девятую девицу, хозяин кивнул, и та немедленно отошла в сторону. Поняв, что от него требуется, Эпинэ еще пару раз изобразил восторг, после чего плясуньи отправились восвояси. Оставшиеся мужчины выдули еще с пяток черепов, и первая часть пытки была закончена.
До отведенных ему покоев Робер добрался довольно-таки твердым шагом, прикидывая, не запереться ли, но запоров на двери не имелось, зато всего остального было в избытке. Посреди огромной спальни возвышалась огромная кровать, заваленная белыми шкурами и парчовыми подушками. Такие же шкуры, только рыжие и серые, валялись и на полу. На расписанных птицами и капустного вида розами стенах красовалось богато изукрашенное оружие, а по самим стенам толпами гуляли рыжие усатые жуки, как две капли воды похожие на чрезмерно разросшихся и утративших природный страх агарисских тараканов.
У изголовья кровати красовался низкий стол, на котором выстроилась армия тарелок и кубков. В свете факелов угрожающе сверкали ножи, тускло мерцал застывающий жир, лоснились бока незнакомых фруктов, томно свисала увядающая зелень. Клемента б сюда, со всеми ушедшими из Агариса соплеменниками! Робер надеялся, что гоган-переводчик позаботится о его крысейшестве, чье общество казалось Иноходцу куда милее ласк обещанных дев.
Эпинэ с сомнением поглядел на застилавший кровать мех – ему показалось, что в длинной белой шерсти кто-то копошится, и тут отворилась дверь, пропуская девятерых красоток. Робер готов был поклясться, что отобрал не больше четырех, но кагетское гостеприимство имело свои законы.
Девы были закутаны в разноцветные плащи, под которыми, судя по всему, ничего не имелось. Робер, хоть его заранее предупредили, растерялся и молча опустился на край кровати. Видимо, он поступил в соответствии с каким-то местным обычаем, потому что гостьи бросились к нему, словно мармалюки из страшных сказок. Две принялись стягивать с талигойца сапоги, третья схватилась за и так расстегнутый пояс, четвертая протянула красные когти к колету. Вспомнив, что дворянин должен достойно принять то, что не в силах изменить, Эпинэ закатил глаза, позволяя делать с собой все, что в этих краях почиталось правильным.
3
Проснувшись под крышей пожирателя улиток, Робер едва не убил поднявшегося к нему в спальню гогана-толмача, честно сберегшего Клемента от местных кошек и собак. Оба – и Каллиоль, и крыс – были до безобразия благополучны, у них не болела голова, их не мутило, и спать им никакие девки не мешали. Именно тогда талигоец и принял решение наступить на горло местному гостеприимству, немало озадачив радушного хозяина. Проклятый казарон с утра выглядел изрядно потрепанным, что не мешало ему бубнить о шестнадцати видах дичи, уже замоченных в виноградном уксусе для вечернего пира.
Выбирая между невежливостью и смертью в страшных мучениях, Робер предпочел первое. Сославшись на эсператистский пост, Иноходец покинул владения то ли свояка Виссифа-ло-Лаллиона, то ли двоюродного внучатого племянника Серона-ло-Гискуляра и, понимая, что второй здешней ночи с последующим утром ему не выдержать, велел ехать без остановок. В итоге дорога до Равиата заняла не полторы недели, а три дня.
Теперь, подъезжая к столице, Эпинэ гадал, слопал ли улиточник приготовленные яства сам или остановил на большой дороге безвинных проезжих и загнал в свое логово.
Сопровождающие талигойца казароны были заметно недовольны спешкой и вынужденной умеренностью, зато охранники-«барсы» стали глядеть на чужака чуть благосклонней. Роберу это льстило. Вообще-то талигойцу ближе должны были быть верящие в Создателя кагеты, но их лающий язык, неимоверные имена и чрезмерное гостеприимство вызывали лишь одно желание – побыстрее убраться назад. Бириссцы хотя бы молчали и не пытались умертвить чужака при помощи жареного мяса, вина и хищных дев. И все равно, если б не Каллиоль – Эпинэ к концу пути начал бы кусаться.
Гоган, которого признал
