из этого дома не брать?
Луиза перевернула подушки – они были тяжелыми и холодными, будто целую зиму пролежали в запертом, нетопленом доме. Заветный мешочек оказался на месте, впрочем, она так и думала. Раздались шаркающие шаги – появился священник, старый, грузный, испуганный. Он никогда не видел ничего подобного.
– Святой отец, – Луиза знала цену деньгам, но лучше потерять деньги, чем разум и душу, – это сбережения моего мужа, прошу принять их на богоугодные дела.
Глава 8
Нижняя Кагета
398 год К.С. 4–8-й день Летних Скал
1
Хогберд не обманул, в условленном месте Робера ждали. Гоган-переводчик, двое знатных кагетов – один высокий, толстый и веселый, другой маленький и лысый. Был и почетный эскорт – два десятка седых черноусых красавцев в черном, к седлам которых, несмотря на жару, были приторочены плащи из шкур горных барсов. Робер Эпинэ с некоторой оторопью рассматривал бесстрастные лица, которые показались бы прекрасными, если б не хищно вырезанные ноздри и надменное выражение.
Разумеется, Иноходец знал, что личную гвардию кагетского короля, или, как говорили кагеты, каза́ра, составляют бири́ссцы, но одно дело наспех проглотить записки нескольких путешественников и совсем другое – попасть под прицел хмурых высокомерных взглядов. Бириссцы презирали всех, даже короля, которому служили. Это был странный народ, издавна повелевавший Сагра́ннскими горами и, к счастью, слишком малочисленный, чтобы двинуться в великий поход.
Побывавший в Кагете монах писал, что бириссцы во многом напоминают морских шадов, но обитатели Межевых островов уважают чужое мужество и способны признать первенство иноземца, если тот докажет его с мечом в руке. Бириссцы возводили свой род к Богу-Барсу, и не было заслуги или подвига, которые в их глазах вознесли бы равнинного человека до горных высот, на коих находятся потомки пятнистого владыки Сагранны. Эпинэ ехал на встречу с казаром и не собирался мериться удалью с его гвардейцами, но ощущать себя лошадью среди огромных кошек было неуютно.
Талигоец осадил Шада, ожидая, когда с ним заговорят. Высокий кагет прогавкал что-то приветственное и дружелюбное, маленький разулыбался – меж огромных усов сверкнули белоснежные зубы. Кагеты, как и бириссцы, не носили бород, только усы. Сидевший на гнедом муле гоган учтиво поклонился и начал:
– Кагета рада приветствовать блистательного…
– Блистательного? – переспросил Иноходец. – Здесь чужих называют так же, как правнуки Кабиоховы?
– Блистательный простит толмача. Казаро́н[101] Виссиф сказал, что Кагета расцветает при виде гостя.
– Ответьте им, что я тоже цвету при их виде, – заверил Робер. – Только, умоляю, не называйте меня блистательным. Я – Робер Эпинэ, маркиз Эр-При. Кстати, сообщите это хозяевам.
Переводчик довольно долго лаял, переводя взгляд с одного казарона на второго. Ну и язычок, рехнуться можно, уж на что гоганы странно говорят, но там хоть отдельные слова можно разобрать. Робера ужасно злило, что приходится зависеть от толмача. Не то чтобы он не верил соплеменнику Мэллит, напротив – правнуки Кабиоховы казались Иноходцу правдивей и честней тех же Хогберда и Клемента, но перевод есть перевод…
– Казарон желает процветания твоему дому и многих лет твоим отцу и матери, – перевел гоган.
Отцу? Отец давно в могиле, а мать, по сути, в тюрьме. Именно поэтому он и оказался здесь.
– Мне тяжело говорить, не зная вашего имени.
– Моего? – Толмач казался удивленным.
– Да.
Эпинэ потрепал Шада по шее. У кагетов недурные кони, но с морисками им все равно не сравниться.
– Имя мне Каллио́ль, сын Жмаоля.
– Каллиоль, прошу вас, скажите им что положено в таких случаях.
– Все уже сказано. Вам следует занять место во главе отряда, между казаронами. Первого зовут Висси́ф-ло-Лаллио́н из рода Парасксиди́, он из ни́жней Кагеты. Второго – Серон-ло-Гискуля́р из рода Шаримлета́й, это ближе к Сагранне. Я поеду сразу же за вами, эскорт отстанет на два конских корпуса. До Равиа́та мы доедем за неделю, так как придется останавливаться на ночь в замках. Осмелюсь посоветовать блистательному воздерживаться от приема пищи в дороге, иначе ему будет трудно выдержать вечернее гостеприимство.
– Называйте меня Робер!
– Прошу простить недостойного, трудно отбросить то, что знал всегда. Я приду к нареченному Робером, когда он отошлет ночную женщину.
Столкнувшись с ошалелым взглядом блистательного, гоган пояснил: владелец замка присылает гостю девятерых красавиц, из которых тот может оставить всех, а может – одну. Отослать всех значит нанести смертельную обиду хозяину. Пусть блиста… Пусть Робер не опасается – женщины в замках здоровы, молоды и красивы.
Как бы ни были красивы кагетки, они не прекраснее Мэл-лит, но дипломатия есть дипломатия. И потом, он не монах, и у него нет ни жены, ни любовницы. Для Мэллит Робер Эпинэ всего лишь потомок Флоха и друг первородного – это даже безнадежней, чем никто, а раз так, он оставит себе всех девятерых, и пусть подданные Адгемара хотят – восхищаются, хотят – лопаются от зависти.
2
К полуночи случилось то, что Иноходец Эпинэ почитал невозможным, – он возненавидел мясо. Талигоец с нежностью вспоминал эсперадорскую развалюху и унылого прислужника с миской вареной морковки. Каким же, оказывается, счастливым можно быть, не сознавая того! А перешедший в ужин обед продолжался, рискуя плавно перетечь в завтрак… Чудовищный стол ломился от яств, в подавляющем большинстве вкусных, но как же их было много, а проклятый казарон требовал пробовать все новые кушанья.
Мясо козленка сменялось мясом нерожденного ягненка, затем шли поросятина, телятина, баранина такая, баранина сякая и баранина эдакая. Утки, гуси, куропатки обычные и каменные, голуби, кулики, перепела, зайцы, фазаны, речные и морские твари – все это истекало жиром, издавало неописуемые ароматы и требовало места в желудке.
Собравшись с силами, Робер проглотил кусок какого-то запеченного в закатном пламени существа, а хозяин – статный моложавый красавец, приходившийся отдаленным родичем то ли Виссифу-ло-Лаллиону из рода Парасксиди, то ли Серону-ло-Гискуляру из рода Шаримлетай, – пролаял новый приказ, и подлец-слуга брякнул перед гостем очередное блюдо с мерзко ухмыляющейся рыбиной размером с небольшого дельфина. Робер помянул про себя всех тварей Леворукого и незаметно ослабил пояс. Когда же конец?! Спросить толмача не получалось – чей-то там родич некоторое время жил в Гайифе и понимал и га́йи, и талиг, хотя говорил на них с чудовищным акцентом.
Робер с тоской колупнул ножом оскалившуюся рыбину, кагет завел что-то про какие-то травы, на ложе из которых и покоилась водяная тварь, оказавшаяся местной солнечной форелью, а на подходе уже воздвигся новый негодяй, тащивший длинную узкую тарель с палочками, на которые было нанизано нечто вовсе омерзительное.
