имею против того, чтобы ты записался в дворянскую книгу, и мне кажется, что твое присутствие на дворянских собраниях может принести пользу и тебе и им. Поэтому я вполне согласен.
Все эти дни мы оба так и жили воспоминаниями о прошлом годе в милом Кобурге. Аликс и я крепко обнимаем тебя и Эллу. Мы радовались поразительному успеху базара. Итак, до скорого свидания.
Сердечно твой
Ники.
Королеве Виктории
10/22 мая 1895года.
Царское Село.
Дражайшая Бабушка!
Шлю Вам свою душевную благодарность за два письма, которые Вы были так добры мне написать. Сожалею, что эти строки дойдут до Вас позже Вашего дня рождения; хоть и запоздалые, мои пожелания к этому дню идут из глубины моего сердца! Особенно в этом году, когда я с таким удовольствием вспоминаю всю Вашу доброту ко мне в незабываемое время, которое я провел прошлым летом в Англии. Мы с Аликс очень часто говорим об этих чудесных днях в Виндзоре и Осборне, где было так весело и спокойно. Увы! Как все изменилось с тех пор!
Я много думал о Вас, дражайшая Бабушка, когда Вы сообщили нам печальное известие о кончине бедной герцогини Роксбург! Как трудно выразить словами тяжесть потери одного за другим близких друзей – сэра Г. Понсонби, сэра Дж. Кауэлла и бедного лорда Драмланрича. Я хорошо представляю себе Ваши чувства, пережив недавно одно из самых страшных испытаний в этой жизни – потерю моего горячо любимого Отца! Но я стараюсь не отчаиваться и не терять мужества, а благодарить Бога за добро и счастье, которые он, с другой стороны, мне дал. Поистине нельзя быть счастливее меня с таким ангелом-женой, как дорогая Аликс – сокровищем, какого не сыскать!
В ответ на Ваше второе письмо, где Вы упоминаете статьи об Англии в русских газетах, я должен сказать, что не могу запретить людям открыто высказывать свои мнения в печати. Разве меня не огорчали часто довольно несправедливые суждения о моей стране в английских газетах? Даже в книгах, которые мне постоянно присылают из Лондона, ложно освещают наши действия в Азии, нашу внутреннюю политику и т. п. Я уверен, что в этих писаниях не больше сознательной враждебности, чем в упомянутых выше статьях.
Надеюсь, что Вы насладитесь Вашим пребыванием в Шотландии, которую я так хотел бы когда-нибудь увидеть. Позвольте мне еще раз пожелать Вам всяческого благополучия и счастья, остаюсь, дражайшая Бабушка, всегда горячо любящий и преданный внук
Ники.
Множество нежных поцелуев от Аликс!
Императрице Марии Федоровне
13 августа 1895 года.
Александрия.
Моя милая, дорогая Мамá!
Прости, что так давно не писал тебе и не ответил еще на два твоих письма, которые я получил во время больших маневров. Вчера все окончилось в Красном Селе блестящим парадом, после чего мы вернулись сюда. Но прежде чем рассказать про маневры, я должен поговорить с Тобою, милая Мамá, о скучных вещах.
Просьбу Эшаппара[682] о помощи их матери я исполню с удовольствием, но что касается прошения или желания княгини Лопухиной-Демидовой[683] о прощении им долга и еще о ссуде из банка 1 миллиона – то я по совести должен сказать, что обе просьбы ее удовлетворить невозможно. Я хотел бы видеть, осмелилась бы она заикнуться об этом Папá; во всяком случае, я слышу тот ответ, который Он бы дал ей. Самое большое облегчение, которое ей можно оказать (и то очень много!), – это простить долг; но после этого подарить ей миллион – это сумасшествие, и я, милая Мамá, именно зная, как незабвенный Папá относился к такого рода просьбам, никогда на это не соглашусь.
Признаюсь тебе, я очень рассердился на нее, когда узнал о ее поездке в Данию! Хороши были бы порядки в Государственном Казначействе, если бы я за спиною Витте (он теперь в отпуску) отдал бы тому миллион, этой два и т. д. Таким способом, все то, что было накоплено и что составляет одну из самых блестящих страниц истории царствования дорогого Папá, а именно финансы, будут уничтожены в весьма немного лет.
Я уверен, милая Мамá, что Ты понимаешь меня и не сердишься, если я слишком резко выразился, это не только мое мнение, но самое глубокое убеждение, и повторяю, что я знаю, что это составляло так же и убеждение нашего горячо любимого Папá. Конечно, нет большей радости на земле, как делать добро там, где можно и нужно; но раз оказываемая милость выходит за пределы благоразумия и законной возможности – эта милость является весьма несправедливым и опасным примером для других подобных случаев.
Чтобы сразу закончить деловую часть письма, я хотел сказать несколько слов о бедном графе Ламздорфе. Скоро после твоего отъезда он написал мне прошение более мягкого содержания, чем его письмо к тебе. Он просит об одном: чтобы его честь была восстановлена, другими словами, чтобы ему возвратили Ксенинский институт. Я думаю, что он этого заслуживает! Несправедливо ставить в вину человеку только его тяжелый характер! По всему, что я слышал, вся история – это интриги княгини Голицыной, с которой Протасов[684] в более чем интимных отношениях!!!
Уф! Наверное я тебе сильно надоел всеми этими делами, но что же делать и мне от них тоже не весело!
Теперь начну про маневры. 5 августа утром был смотр военных училищ; днем я повез Аликс в Преображенский полк к Косте[685] на чай, в мой старый барак. Ты понимаешь мои чувства, дорогая Мамá, при виде стольких знакомых лиц при обходе того помещения, которое я сам себе устроил и где жил два последних года! Перед отъездом из лагеря мы заехали в офицерское собрание, где Костя от имени всего полка поднес икону, еще к свадьбе! Он сказал при этом несколько слов, от которых у всех навернулись слезы.
Я до того расчувствовался, что не помню, что на это ему ответил. Перед балконом на лужайке стоял 1‑й батальон. Люди тоже поднесли икону через Костю – было удивительно трогательно, а мне – невыразимо больно и грустно! Я еще плакал в вагоне, до того эта сцена на меня подействовала! Это был первый раз, что я видел своих людей и говорил с ними!
6‑го вечером в Большом дворце был обед Лихтенштейну[686] по случаю дня рождения Императора Австрийского. 7‑го днем мы переехали в Царское на два дня на большие маневры, которые происходили на тех же местах, как и в 1886 г., начавшись с реки Ижоры. Как и
