исполнить мою прежнюю волю войти по команде с представлением о назначении: князя Оболенского командиром Гвардейского корпуса, а Евгения – начальником 1‑й гвардейской пехотной дивизии.
Убежден, что ты поймешь меня и что наши сердечные отношения не изменятся никогда!
Искренне любящий тебя
Ники.
Королеве Виктории
8/20 января 1897 года.
Царское Село.
Дражайшая Бабушка!
Прошу извинить меня за то, что не написал раньше и не поблагодарил Вас за Ваши дорогие письма и подарки. Картина очаровательна и всегда будет напоминать о моем первом посещении Балморала. Наши мысли более, чем когда-либо, с Вами и тетей Беатрисой[700] в эту первую грустную годовщину. Я уверен, что мемориальная служба в Уиппингэме, хоть и прекрасная, была очень тяжким испытанием для вас обеих.
Я знаю, что Аликс сообщила вам о счастливом событии, которое ожидается в середине июня, уверен, что Вы порадуетесь вместе с нами[701].
Если бы я не был так занят перед Рождеством, я бы не преминул известить Вас, что избрал на место министра иностранных дел графа Муравьева[702]. У меня гора с плеч свалилась, когда я, наконец, нашел способного и энергичного человека после того, как Стааль в Балморале еще раз отклонил мое второе предложение. Меня также весьма беспокоила необходимость искать людей на еще три важные вакансии внутри.
Как огорчительны сообщения о голоде в Индии! В России это вызывает глубочайшее сочувствие, наша страна сама только шесть лет назад испытала такое же ужасное бедствие!
Я очень благодарен Вам за добрые заботы и запросы о моем здоровье. Уверяю Вас, что чувствую себя отлично, в восхищении от возможности остаться здесь еще на пару недель!
Теперь я должен проститься, дражайшая Бабушка. Горячо целуя вашу ручку, остаюсь всегда Ваш преданнейший внук
Ники.
Великому князю Владимиру Александровичу[703]
29 января 1897 года.
Царское Село.
Просматривая репертуар театров, я увидел, что на днях опять состоится маскарад в Мариинском театре. Поэтому в случае, если бы мы захотели поехать туда, предупреждаю тебя, что я положительно не желаю, чтобы в нашей ложе, с нами, сидели разные приглашенные и затем ужинали бы в нашей же комнате. Моя жена и я считаем это совсем неприличным и надеемся, что такой случай в той или другой ложе больше не повторится!
Мне было в особенности больно, что вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При Папá ничего подобного не случилось бы, а ты знаешь, как я держусь всего, что было при нем. Несправедливо пользоваться теперь тем обстоятельством, что я молод, а также ваш племянник.
Не забывай, что я стал главой Семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого бы то ни было из членов Семейства, которые считаю неправильными или неуместными. Более, чем когда-либо, необходимо, чтобы наше Семейство держалось крепко и дружно, по святому завету твоего деда. И тебе бы первому следовало бы мне в этом помогать.
Избавь меня в будущем, прошу тебя, милый дядя Владимир, от необходимости писать подобные письма, которые всю мою внутренность переворачивают во мне.
Сердечно тебя любящий твой
Ники.
Императрице Марии Федоровне
3 ноября 1897 года.
Царское Село.
Моя дорогая душка Мама!
От всей души благодарю тебя за прелестное длинное письмо, которое ты мне прислала с последним фельдъегерем. Меня очень обрадовали те успокоительные вести о милом Георгии, о котором ты писала. В особенности приятно, что его больше не будут, бедного, посылать проводить весенние месяцы за границей, поездки эти каждый раз приносили один только вред. Я вижу теперь из его письма радость его остаться на родине в течение года, и я уверен, что это нравственное для него успокоение будет иметь хорошие последствия! Так хорошо, что ты осталась с ним подольше чем прежде, надумав вместе пережить ужасное 20 октября. Твое присутствие там, с Георгием, который большую часть года совсем один, было необходимо. И Ксения, и я, мы это вполне поняли, милая Мамá, но вместе с тем разделили твое чувство колебания – провести ли тот день здесь, в крепости у дорогой могилы, или остаться у Георгия, живущего вдали от всех.
Конечно, было еще более грустно и тяжело в этот день не видеть никого из братьев или сестер на заупокойной обедне, но сознание, что всех нас с тобой соединяет одна общая любовь и молитва, – отрадно и успокоительно подействовало на меня. Со мной была, разумеется, Аликс; она никогда не забудет, как трогательно ее благословил дорогой незабвенный Папá, в день ее приезда в Ливадию! Она часто говорит про эту минуту и вспоминает, будто она чувствовала, что сейчас же после его благословения ей хотелось идти в церковь прямо под венец! Меня более всего радует и трогает ее любовь и глубокое уважение, которые она питает к памяти Папá, так что мне кажется, что она его хорошо знала, а также когда забываешь все ужасные подробности, что мы женились еще при нем!
Я верю и чувствую, что счастье, которым мы оба живем, послано нам Богом чрез благословение незабвенного Папá. Его святой пример во всех его деяниях постоянно в моих мыслях и в моем сердце – он укрепляет меня и дает мне силы и надежды, и этот же пример не дает мне падать духом, когда приходят иногда минуты отчаяния – чувствую, что я не один, что за меня молится кто-то, который очень близок к Господу Богу – и тогда настает душевное спокойствие и новое желание продолжать то, что начал делать дорогой Папá!!!
4 ноября
Продолжаю сегодня, так как вчера не успел дописать. Не могу пожаловаться пока на министров, в Дармштадте они мало посылали бумаг и здесь тоже не особенно пристают. Я радуюсь чувствовать себя поэтому более свободным и, как дал тебе знать в телеграммах, почти каждую неделю езжу два раза на охоту. Ты не можешь себе представить, милая Мамá, до чего я наслаждаюсь возможности пробыть целый день на воздухе! Разрешаю я себе ездить чаще прежнего на охоту оттого, что свободнее, чем в прежние осени, а также потому, что Аликс не остается одна.
Тора[704] совсем уже привыкла к жизни посреди новых для нее людей. Когда лучше с нею знаком – она кажется гораздо более симпатичною, чем на первый взгляд. Она себя держит скромно и не торчит целый день в комнатах Аликс. Очень смешно было раз за обедом, в дежурство Пети, потому что оба сходства сидели друг против друга. Ези
