Азии порвать со своими традициями и войти в индустриальную современность. Кульминацией аргументации такого рода стала книга Сергея Полякова, который нарисовал картину общества, пропитанного «традиционализмом»: феномен, который представлял собой «полное неприятие всего нового, привнесенного извне в привычный, "традиционный" образ жизни. Традиционализм не просто борется с новизной; он активно требует постоянной корректировки образа жизни в соответствии с древней, исконной, или "классической", моделью"»{373}. Согласно этому пессимистичному анализу, за советский период в Центральной Азии ничего не изменилось, поскольку силы традиций победили все попытки модернизации. Этот регион был чуждым, и ассимилировать его было заведомо невозможно. Аналитический подход такого свойства ставил под сомнение не только советскую политику, но и саму природу советского проекта. «Если универсалистское видение несостоятельно, – указывает Артемий Калиновский, – тогда какова была роль и цель Советского Союза?»{374}

Чистка в Узбекистане вызвала глубокое недовольство не только среди партийной элиты, но и среди населения в целом. Следственные группы и посторонние лица, назначенные на высокие должности, именовались «красным десантом» республики. Однако к первому открытому конфликту попытка Москвы продемонстрировать свою власть привела в Казахстане. 16 декабря 1986 года толпа казахских студентов собралась перед зданием Центрального комитета Коммунистической партии Казахстана в знак протеста против отстранения Кунаева. Тот факт, что его сменил русский, причем даже не из Казахстана, превратил недовольство в протест. Ночью власти отправили войска для разгона многотысячной толпы. За следующие три дня демонстрация переросла в беспорядки, которые жестоко подавили. Были значительные жертвы, и, по осторожным оценкам, число погибших составило около 200 человек. Это был первый публичный протест в горбачевском Советском Союзе против диктата центра. В Казахстане протест стал известен как Желтоксан, или Декабрьское восстание. Советские власти замяли дело сразу после окончания протеста, но пару лет спустя именно на его основе будут формироваться платформы многих демократических организаций в Казахстане.

Центральная Азия после реформ сильно отличалась от того, чем она была в 1917 или в 1953 году. Теперь в каждой республике было свое образованное население, своя национальная интеллигенция, которая в состоянии была четко формулировать общественные позиции. В эпоху гласности интеллектуалы – экономисты и технические специалисты, а также писатели, поэты и кинематографисты – обрели свой голос. Журналы, которые издавали разного рода институции, и союзы писателей каждой республики стали трибунами для новых ораторов, и предметом дискуссии могло оказаться что угодно. Эта национальная интеллигенция была в значительной степени продуктом позднесоветского периода: социальная мобильность породила ее, а инвестиции в академический сектор обеспечили ей трудоустройство. В каком-то смысле она была очень советским явлением. В целом она была лояльна по отношению к государству и мыслила советскими категориями. Критика, которую она артикулировала теперь, тоже была советской, но от этого не менее разрушительной.

Вся советская экономическая программа сделалась предметом дискуссии. Центральное место в новой критике заняли экологические и медицинские последствия монокультуры хлопка. Писатели привлекали внимание к тому, что доход на душу населения в Центральной Азии вдвое ниже среднего по Союзу, что показатели младенческой смертности во много раз выше, а потребление мяса и молочных продуктов составляет половину или треть от общесоюзного показателя. Таджикские экономисты долгое время выступали за создание трудоемких производств, которые поглотили бы излишки рабочей силы в Таджикистане. Эти требования теперь выдвигались с еще большей настойчивостью. Узбекская интеллигенция возражала против того, чтобы пресса характеризовала их республику как гнездо коррупции. Они настаивали, что причиной хлопкового скандала стал ненасытный аппетит Москвы к хлопку. Адыл Якубов, известный писатель, а затем глава Союза писателей республики, спросил на конференции в Москве: «Разве это не тот случай, когда та самая уважаемая организация [Госплан], которая спускает план сверху для нашей республики, бессознательно подталкивает нас к новым фальсификациям?»{375} Вся хлопковая экономика стала предметом споров. Теперь утверждалось, что Москва платила за «белое золото» лишь малую долю реальной цены, заставляя узбекских земледельцев трудиться в полной нищете. Между тем Москва, извлекая ресурсы Узбекистана за гроши, называла свои бюджетные трансферы Узбекистану «субсидиями», создавая впечатление, что республика – обременение для государства{376}. Писатель Мухаммад Салих утверждал, что условия, на которых Москва закупала узбекский хлопок, были хуже, чем в царский период. В тот период узбекский крестьянин получал за килограмм хлопка денег достаточно, чтобы купить корову, а в середине 1980-х годов за килограмм хлопка уже платили цену пятнадцати коробков спичек. Узбекские писатели осудили и тот факт, что всего 6 % хлопкового волокна, произведенного в Узбекистане, остается в республике. Остальное отправлялось на текстильные фабрики в России, которые затем поставляли готовую продукцию обратно в Узбекистан{377}. Положение республики как поставщика сырья для советской текстильной промышленности в России и на Украине представлялось классическим примером колониализма. Недовольные узбекские коммунисты жаловались на «красный колониализм» еще в 1930-х годах и за это подверглись репрессиям. Теперь они снова выступили с осуждением, уже с большей силой. В эпоху гласности употребление слова «империя» оказалось способом делегитимизации советского режима.

Гласность сделала возможным также и обсуждение белых пятен в новейшей истории. Вопросы, которые долгое время были табуированы, теперь можно было задавать вслух и искать на них ответы. История раннего советского периода подверглась демифологизации. Имена, преданные забвению, вернулись в средства массовой информации. Среди них были имена интеллигентов 1920-х годов и первого поколения центральноазиатских коммунистов, которых репрессировали в 1930-х годах, чтобы затем вычеркнуть из общественной памяти. В эпоху Хрущева многих из этих деятелей реабилитировали, то есть аннулировали судебные дела против них, однако этот процесс не исправил предвзятых и часто откровенно ошибочных описаний их жизни и творчества, которые воспринимались как совершенно естественные. Узбекский писатель Абдулла Кадыри, расстрелянный в 1938 году, в 1957 году был реабилитирован, и его основные произведения вновь были опубликованы, однако мало что из прочего его творчества, в том числе многочисленные сатирические произведения, увидело свет. Имена Абдурауфа Фитрата и Чулпана, других важных фигур узбекской литературы 1920-х годов, почти не упоминались в печати, а их произведения не переиздавались. Теперь их работы снова оказались на прилавках книжных магазинов. Процесс шел медленно и постепенно, и ведущую роль в нем играли скорее литературоведы, чем историки, однако возвращение этих текстов делало советскую мифологию все более и более несостоятельной. Политическую историю революционной эпохи снова начали обсуждать, и имена Мустафы Шокая, Ахметжана Байтурсынова и Алихана Букейханова, лидеров несостоявшихся автономных правительств революционной эпохи, снова были извлечены на свет. По мере заполнения белых пятен сам фундамент советского исторического нарратива ощутимо преображался.

И разговорами дело не кончалось. Горбачев ограничил монополию Коммунистической партии в политической сфере и разрешил создание неформальных общественных организаций. Политика переместилась из партийных кабинетов на улицы. К 1987 году в европейских частях Советского Союза появились всевозможные «народные фронты», и застрельщиками тут выступали прибалтийские республики. Мобилизация, ее форма и методы распространялись по всей стране и среди прочих вдохновляли и Центральную Азию. В Узбекистане группа интеллектуалов из Союза писателей республики в ноябре 1988 года создала организацию «Бирлик» («Единство»). Ее программа затрагивала социальные, экономические и экологические проблемы, а также включала в себя призыв к улучшению как положения узбекского языка в республике, так и положения республики в Советском Союзе{378}. В Туркменистане интеллигенция тоже сплотилась на почве надежды на «культурное возрождение» и повышение статуса туркменского языка. Здесь тоже была создана организация под названием «Единство» («Агзыбирлик»), в программе которой национальные интересы сочетались с экологическими{379}. В Таджикистане на конференции в декабре 1989 года была основана организация под названием «Растохез» («Пробуждение»): движение «патриотически настроенных интеллектуалов» в поддержку перестройки в республике. В манифесте говорилось о том, что населению Таджикистана необходимо самому контролировать природные ресурсы республики для достижения экономического суверенитета. В ней также говорилось о необходимости повышения статуса таджикского языка. В Казахстане в 1989 году появился ряд организаций, выступавших за большую демократизацию и расширение языковых и политических прав для республики. Группа под названием «Желтоксан» («Декабрь») возникла с целью добиться амнистии для участников Декабрьского восстания 1986 года,

1 ... 88 89 90 91 92 93 94 95 96 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий