глупейшим образом уставился в отделанный золотыми кружевами вырез, к которому была приколота чайная роза. То, что он видел, одновременно притягивало и отталкивало. Марианна поймала его взгляд, быстро облизнула губы и приказала налить ей вина и сесть рядом… Он сел, ничего не понимая и вместе с тем ожидая чего-то невероятного.
Как и что случилось потом, Ричард вспомнить не мог, оказавшись в каком-то ярком, сверкающем, пьяном клубке, который бешено несся с горы. Когда он пришел в себя, то попытался сбежать, но его не отпустили. А дальше была ночь, душная тьма за окнами, пламя свечей, золотые птицы на потолке, запах роз и вина, странные слова, смех, стоны, спутанные волосы. Утром его снова не отпустили, да он, правду сказать, и не слишком стремился уйти. Марианна предпочитала завтракать в постели, они там и позавтракали, хотя Дику стало не по себе при виде вошедших с подносами слуг.
Кто-то прислал баронессе две корзины роз, на этот раз алых, она быстро написала записку, передала камеристке и со смехом сказала Дику, что ее нет и не будет до завтра. Он начал что-то объяснять про своего эра, Марианна погладила вспрыгнувшую на постель собачонку и спросила, когда герцог Окделл не лжет – когда говорит, что ему нужно домой, или когда жалуется, что его никто не ждет? Ричард смотрел на смеющуюся женщину – женщину, которая стоила многие тысячи таллов, а та внезапно закусила губку и оттолкнула блюдо черешен, которые рассыпались по затканному фантастическими цветами ковру. Черешни собирали вместе и даже собрали, но встать с ковра не удалось. Он снова сказал, что ему пора, но Марианне слова были не нужны, она знала, чего хочет, он захотел того же и опять остался… Проявив ту самую «слабость сильного», о которой так верно сказал Веннен. Ричард понимал, что должен как можно скорее забыть о том, что случилось. У Марианны ему делать нечего. Нечего! Его жизнь принадлежит делу Раканов, а его сердце – Катарине Ариго.
Юноша прошел к себе, немного постоял посредине комнаты, решил подыскать себе какую-нибудь книгу, вздохнул и направился в библиотеку, но судьба уготовила ему иное развлечение. Когда Ричард поднялся на третий этаж, послышался звон, перешедший в стремительную мелодию, к которой присоединился голос. При отце в Надоре были лютнисты, а в Олларии Дик услышал придворный оркестр, да и Капуйль-Гизайли держали музыкантов, и, видимо, отличных, но это было нечто иное. Ни на что не похожая, лихая, чтобы не сказать варварская, песня сменилась другой, не менее странной. Дикон немного играл на лютне и готов был поклясться, что никогда не слышал звучащего в доме инструмента.
Кем бы ни был неизвестный музыкант, играл он отменно. И пел тоже, хотя рвущий душу напев ничем не походил ни на строгие старинные баллады, ни на изящные модные песенки, которые так любили Эстебан и его приятели. Ричард осторожно двинулся на звук. В эту часть дома он еще не заходил, но заблудиться было невозможно. Песня закончилась, что-то звякнуло, зашуршало, вновь звякнуло, и струны зазвенели вновь, отбивая все тот же бешеный ритм. Музыка доносилась из освещенной одним лишь камином комнаты, дверь в которую была распахнута. Дикон переступил порог и обнаружил своего эра.
Рокэ в черной расстегнутой рубахе сидел у огня, обнимая какой-то странный инструмент, и отблески пламени плясали по полированному дереву. Перед герцогом стоял бокал, на ковре валялись пустые бутылки. Хуан соврал – Алва никуда не уезжал, просто он был пьян.
Дикон двигался очень тихо, но у герцога было чутье кошки – он мгновенно поднял голову.
– Заходи и садись.
Нельзя сказать, чтобы Дикону хотелось остаться наедине с пьяным маршалом, но ослушаться было нельзя, и юноша честно присел на обтянутый кожей стул у входа.
– Не туда, иди к огню и налей себе, да и мне заодно.
Дик послушно разлил вино, маршал кивнул, но пить не стал и, вновь склонившись над струнами, запел на не известном Ричарду языке, звонком и гордом. Непонятная и одновременно понятная песня кружила как в водовороте, потом Ворон прижал струны и велел:
– Пей!
Матушка, узнай она, с кем пьет ее сын, пришла бы в неистовство, но отказаться Дикон не смог. Вино отдавало горечью и было очень темным, еще темней «Черной крови», но Ричард осушил бокал и, повинуясь новому приказу, налил еще. Рокэ Алва пил и пел, Ричард Окделл пил и слушал. Уходить не хотелось, стало тепло и уютно, только освещенная багровыми сполохами комната начала медленно вращаться. Дикон больше не наливал ни себе, ни герцогу, но вино в бокале отчего-то не заканчивалось, а затем откуда-то взялся незнакомый человек с королевским гербом на плече, и музыка смолкла.
– Господин Первый маршал! – Посланец был явно ошарашен. – Вы должны немедленно явиться к его величеству!
– Я никому ничего не должен. – Рокэ отложил инструмент и взял бокал. Выпил он немало, но глаза смотрели твердо и осмысленно. – Сегодня я хочу сидеть у камина и пить «Дурную кровь». И я буду сидеть у камина.
– Его величество…
– Во дворце целая армия придворных. Полагаю, они в состоянии чем-то занять одного короля. Ступайте назад и передайте, что маршал Алва пьян и предлагает всем отправиться к кошкам и дальше.
– Но, господин герцог, я не могу…
– Ну тогда соврите что-нибудь куртуазное. Хотите выпить?
– Нет…
– Врете. Хотите, но боитесь… Ладно, идите.
Рокэ повернулся к Ричарду:
– Можешь считать это уроком, Дикон. Не надо мчаться на зов, даже к королям. Королей, женщин и собак следует держать в строгости, иначе они обнаглеют. Уверяю тебя, нет ничего противней обнаглевшего короля…
– Люди Чести служат своему Очете… Отечеству и своему королю, – запинающимся языком пробормотал Ричард.
– Эк тебя разобрало, – вздохнул Рокэ, перебирая струны. – Счастлив тот, кто спьяну кричит о бедах отечества…
Ветер…
Ярость молний, стойкость скал,
Ветер…
Крики чаек, пенный вал,
Ветер…
Четверых Один призвал.
Ветер…
Скалы…
Лед и пепел, с гор обвал,
Скалы…
Миг и вечность, штиль и шквал,
Скалы…
Четверых Один призвал.
Скалы…
– Откуда вы это знаете?! – почти выкрикнул Ричард, придвигая к себе бокал.
– Я при всей своей подлости рожден Человеком Чести, – засмеялся Алва, – тут уж никуда не денешься. Мне это нужно, как Моро пятая нога, но я – Повелитель Ветров, сын Восхода и Полудня, и прочая, и прочая, и прочая. Просто все об этом забыли… Вы, потому что вам зазорно
