и органах безопасности, привели к столкновениям, которые к лету 1992 года переросли в полномасштабную гражданскую войну. В тот момент война представлялась битвой коммунистов с исламистами и служила примером, предостерегающим об опасностях исламской воинственности в новой Центральной Азии. Прошло всего три года с тех пор, как исламисты при поддержке Запада победили коммунистов в Афганистане, однако теперь все изменилось. С уходом Советов и окончанием холодной войны таджикские коммунисты стали выглядеть предпочтительнее исламистов. Однако на самом деле линии разлома проходили совсем в другой сфере. На протяжении большей части своего существования таджикская партийная элита набиралась с севера страны, из Ходжента (в советский период он назывался Ленинабадом), и получала львиную долю инвестиций из центра. Ленинабадцы научились делиться с некоторыми представителями других частей республики, в первую очередь с Кулябом и Гиссаром. В период перестройки их способности контролировать ресурсы бросили вызов фракции коммунистической партии из других, более бедных провинций. Светская интеллигенция, а также ряд исламских активистов в октябре 1990 года сформировали Партию исламского возрождения Таджикистана. Эта партия представляла собой союз неофициальных мулл-реформистов из сельской местности, и у ее программы была направленность локального характера. Лидеры партии выступали за создание в Таджикистане государства, опирающегося на ислам, и признавали, что это цель долгосрочная. После семидесяти лет советского правления главной целью было восстановить основы ислама в обществе и начать процесс возвращения исламских знаний и ценностей в общественную жизнь. Как утверждает Мюриэл Аткин, гораздо плодотворнее было бы рассматривать эту войну как конфликт между «неосоветистами» и «оппозицией» или между старой гвардией и ее противниками, а не как соревнование идеологий{388}. Союзы различных групп руководствовались по большей части сугубо прагматическими соображениями, а параметры столкновения коренились непосредственно в кризисе, вызванном распадом Советского Союза. Война оказалась жестокой: по разным оценкам, число погибших колеблется от 40 000 до 100 000 человек, и еще миллион граждан были вынуждены покинуть свои дома – и все это при общем населении в 5 миллионов. На протяжении всей войны столицу удерживали силы неосоветистов, которые получали международную поддержку и признание в качестве законного правительства Таджикистана. В ноябре 1992 года, в разгар войны, российские и узбекские войска помогли неосоветистам сделать президентом Эмомали Рахмонова. В своей родной Дангаре Рахмонов был главой совхоза, а теперь оказался главой признанного на международной арене суверенного государства. В 1997 году война закончилась, и мирное соглашение при посредничестве Организации Объединенных Наций позволило сформировать коалиционное правительство, где преобладали неосоветисты, а оппозиция играла второстепенную роль{389}. Таким образом, даже гражданская война в Таджикистане не ослабила хватку позднесоветской элиты. С другой стороны, независимость обеспечила очередной период стабильности наверху, сравнимый с периодом Брежнева, поскольку с 1992 по 2006 год всеми пятью странами руководили одни и те же люди. С тех пор существенной смены элит так и не произошло (см. таблицу 22.1).

Китайское правительство извлекло из распада СССР свои собственные уроки. Согласно китайскому анализу, наиболее важным фактором, стоявшим за распадом Советского Союза, была мобилизация национальностей. Конституция предоставила республикам слишком много власти, а политика коренизации выдвинула на руководящие посты слишком много чиновников из числа нацменьшинств{390}. Подобного развития событий в КНР допустить было нельзя. Китай никогда не был федеративным государством, и территориальная автономия там, даже теоретически, была намного более ограниченной, чем в Советском Союзе. После 1991 года уменьшилась и она. Прежняя политика укомплектования органов местного самоуправления представителями национальных меньшинств сошла на нет, и к 2001 году в органы местного самоуправления достаточно было включать разумное количество должностных лиц из числа меньшинств – но и эти минимальные цели практически не достигались. Термин миньцзу подвергся пересмотру. Он был заимствован китайским языком из японского в начале XX века для обозначения понятия «национальность» и употреблялся в пропитанных советским духом дискурсах национальной государственности и автономии. В официальных китайских документах он переводился как «национальность». В 2000-х годах его стали переводить уже как «этническую принадлежность». Разница весьма существенная. «Этническая принадлежность» не имеет никакого отношения к правам групп и каким бы то ни было притязаниям на территорию или политические права. В американском обиходе «этническая принадлежность» вызывает гордость своим происхождением, не имеющим абсолютно никакой связи с историческими или политическими правами в том смысле, в каком с ними связано слово «национальность». Уйгуры как этническая группа в Китае теперь считаются эквивалентом, к примеру, американцев китайского происхождения в Соединенных Штатах – группы, которая может гордиться своей общностью и наследием, но не может претендовать на территорию или автономию.

Формула «55 + 1 = 1» обрела новую форму. Отношения между ханьцами и 55 группами меньшинств всегда были асимметричными, но на рубеже тысячелетий акцент все больше смещался в сторону единства, а 55 групп стали в значительной степени декоративными. Национальный музей Китая в Пекине полностью посвящен истории ханьского Китая и сосредоточен на достижениях «китайских предков». Остальные 55 миньцзу отправились в Музей народов Китая (Zhōnghuá Mínzú Bówùguǎn) на окраине города, где у каждой национальности есть свой собственный павильон, в котором представлены копии архитектурных сооружений, традиционных для каждой группы. Каждая группа описана на табличках абсолютно без каких-либо подробностей и крайне снисходительным тоном. Например, «тибетцы внесли большой вклад в человеческую цивилизацию, занимаясь животноводством и разведением яков в высокогорье», тогда как уйгуры – «исключительные мастера по части строительства канав и каналов для обслуживания своих сельскохозяйственных оазисов. Также [у них] хорошо развиты ремесло и торговля». Изображения уйгуров в фольклорных костюмах, как правило, играющих на народных инструментах, поющих или танцующих, можно встретить по всему Синьцзяну, и это, пожалуй, единственный образ уйгуров в китайской иконографии. Советы, возможно, и придумали, как можно представлять образ национальности через фольклор, однако именно в Китае уравнение национальности с застывшими этнографическими стереотипами стало расхожим явлением. В лучшем случае такое видение национальной идентичности подчеркивает причудливые и экзотические черты, в худшем случае – представляет национальность отсталой по своей сути. В Музее народов Китая 55 этнических групп представляются взору ханьцев существами экзотическими (иностранных посетителей очень мало).

Такое переосмысление национальной политики сопровождалось еще более твердой, чем прежде, решимостью интегрировать Синьцзян в КНР. В 1990-е годы в экономику региона были вложены значительные инвестиции. После прекращения дружбы с Советским Союзом в 1962 году КПК забросила транспортную инфраструктуру Синьцзяна, и она так и осталась недостаточно развитой. В том случае если бы Советы вторглись в регион, их не ждали бы здесь хорошие дороги и эффективная железнодорожная сеть. В постсоветскую же эпоху китайское государство принялось развивать регион. Стратегия развития Западного Китая (cибу да кайфа), принятая в 2000 году, представляла собой амбициозную попытку направить государственные инвестиции, заграничных специалистов, иностранные займы и частный капитал на запад КНР. В Синьцзяне инфраструктура развивалась ударными темпами. В 1965 году в Синьцзяне было 368 км асфальтированных дорог, к 1999 году – уже 30 000 км, а к 2008 году – до 146 000 км{391}. Многочисленные города теперь соединяют друг с другом первоклассные автобаны: от Кашгара до Яркенда можно доехать за два с половиной часа (сто лет назад такое путешествие заняло бы пять дней). Железная дорога наконец-то связала Алтышар с севером, а север теперь как никогда связан с самим Китаем. В настоящее время здесь строится высокоскоростная железная дорога, которая сократит время в пути между Пекином и Синьцзяном до пятнадцати часов. Расстояние, столь долго отделявшее Синьцзян от Китая, удалось преодолеть.

Политику в регионе теперь определяет лозунг «Ускорить экономическое развитие и сгладить национальный вопрос» (Цзякуай цзиндзи фачжань, даньхуа миньцзу вэньти){392}. В 1955 году Сайфутдин Азизи утверждал, что автономия предоставляется народам, а не горам и долинам. Однако Стратегия развития Западного Китая направлена исключительно на горы и долины и намеренно обходит стороной любые национальные вопросы. Таков результат длительного процесса интеграции Синьцзяна в состав Китая посредством преобразования его демографии. Как мы помним, династия Цин планировала заселить «новый доминион» поселенцами-ханьцами, но так и не смогла исполнить свое намерение. И только после того как Синьцзян оккупировали коммунисты, это заселение началось всерьез. В первые тридцать лет коммунистического правления подавляющее большинство поселенцев были демобилизованными солдатами, либо «сосланными» (сяфан) в ходе программ переселения, либо мобилизованными для решения революционных задач. К 1978 году ханьцы составляли уже 42 % населения Синьцзяна, по сравнению с 6 % в 1949 году.

1 ... 93 94 95 96 97 98 99 100 101 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий