приняли участие представители различных профессий: миссионеры, экономические консультанты, сотрудники гуманитарных организаций и неправительственных организаций (НПО), а также торговцы, банкиры и инвесторы. Рынки и дома Центральной Азии заполнили импортные товары, ранее недоступные здесь в таких количествах. Появились новые магазины и рестораны, а также новые модели потребления. К середине 1990-х годов, когда в странах ввели новые валюты, жители Центральной Азии познакомились с обменными курсами и мировыми ценами. Появились иностранные книги и новости из-за рубежа. В советский период коротковолновое радио служило инструментом подрывной деятельности, поскольку позволяло советским гражданам настраиваться на передачи, которые транслировали им – на их родных языках – противники Советского государства. Теперь в Центральную Азию внешний мир вошел через спутниковое телевидение (в это же десятилетие здесь появится мобильная телефония и интернет). В советских школах иностранные языки преподавали всегда, но теперь их можно услышать на улицах больших городов. Ни одна из этих новинок не была общедоступной. Крах советской экономики породил огромное неравенство, определившее, у кого будет доступ к благам нового мира, а у кого нет. Международные путешествия за пределы региона и предметы роскоши оказались доступны лишь новым элитам, однако затрагивали и жизнь обычных людей. Сюда пришли мировые бренды, а также новые методы маркетинга. Появились банки и финансовые учреждения, которые связали новые государства с остальным миром. Укоренился частный сектор, однако его успех в разных странах был разным. Казахстан и Киргизия проводили рыночные реформы гораздо охотнее, чем остальные три страны, чьи правительства с осторожностью относились к социальным потрясениям, которые могла вызвать быстрая экономическая либерализация.

По мнению многих западных обозревателей, распад Советского Союза и окончание холодной войны должны были привести к триумфу либерализма во всем мире. Освободившись от ограничений, наложенных деспотическими режимами, обществам следовало автоматически переходить на рыночные рельсы, к свободным выборам, чтобы стать «нормальными». Предполагалось, что выборы и свободное волеизъявление позволят преодолеть исторически сложившиеся ограничения, структуры власти и неравенства. Но ничего из этого не произошло. Политическим и экономическим системам, возникшим в большинстве постсоветских государств, свойственна своя специфика исторических обстоятельств, так что масштабные преобразования сосуществуют здесь с явлениями советского прошлого.

Официальные институты новых государств Центральной Азии легко описать: у каждой страны есть конституция, где закреплено равенство граждан и обычные либерально-демократические свободы вроде выражения мнений, собраний, совести и представительства. Все конституции провозглашают разделение властей, верховенство закона и светский характер государства. В каждой стране есть исполнительная власть под управлением президента и законодательные органы, подразумевающие многопартийные выборы. Однако официальные институты мало что говорят нам о том, как власть устроена на самом деле. В Центральной Азии политические партии жестко контролируются, а законодательные органы, по сути, лишь формально заверяют указы президентов, которые осуществляют исполнительную власть без ограничений со стороны политической оппозиции. Чтобы понять, как президентам удалось обрести такую мощь, нам нужно вернуться к советскому наследию региона. В позднесоветский период КПСС была политической машиной, которая распределяла ресурсы, часто на основе неофициальных соглашений. Коммунистическим элитам в Центральной Азии удалось сохранить контроль над экономикой и после распада Советского Союза. Партия, как таковая, перестала существовать, однако неформальные структуры распределения ресурсов сохранились, хотя их функции и непрозрачны. Президенты возглавляют патронажные сети, которые обеспечивают доступ к ресурсам и доходам. Наблюдатели часто описывают эти сети как «кланы». Это слово не очень точное, поскольку оно относится к традиционной или первобытной форме родственной солидарности, которая не лежит в основе существующих сетей. Функционируют они по принципу патрон-клиентских отношений. В обмен на лояльность и послушание патроны позволяют своей клиентеле использовать государственные должности к собственной выгоде. Политэкономисты называют это явление формой поиска ренты. Например, чиновники могут получить привилегию налагать штрафы на бизнесы или получать откаты, но должны делиться деньгами и со своим начальством. Эти неформальные сети существуют не параллельно с государством, а встроены в его структуру{400}.

Политические элиты сохраняют большое влияние на экономику. Природные ресурсы, особенно огромные запасы нефти и газа в Казахстане и Туркменистане, остаются в собственности государства. В Узбекистане правительство владеет контрольными пакетами акций в ключевых отраслях, включая энергетику, телекоммуникации, авиалинии и горнодобывающую промышленность. Кроме того, правительство контролирует весь шелк, продаваемый в стране. Частичная государственная собственность и влияние распространены во многих секторах экономики. Колхозы превратились в независимые кооперативы (ширкаты), но их связь с государством существенно не изменилась. Более того, по всей Центральной Азии любой бизнес даже самого скромного размера обязан предоставлять откаты местным властям, а многие крупнейшие предприятия и вовсе принадлежат чиновникам.

Конечно, это не что иное, как коррупция, и по большей части современная Центральная Азия попадает в глобальную новостную повестку именно благодаря этой теме. Презирать авторитарных правителей и их страны за коррупцию легко, однако нам стоит иметь в виду несколько вещей. Неформальные связи в той или иной степени влияют на общественную жизнь во всем мире. Центральная Азия в этом отношении вряд ли уникальна. Коррупцию в Центральной Азии нельзя считать уникальным случаем злоупотребления. Она полностью интегрирована в мировую экономику. Центральная Азия существует в глобализированном мире, где легко перемещаются деньги, даже в тех случаях, когда у людей такой возможности нет. Советский Союз с закрытой экономикой был главным препятствием на пути глобального капитализма. Следствием его разрушения стало включение Центральной Азии в международные процессы – в небывалых масштабах. Иностранные банки, корпорации и гуманитарные организации подключили Центральную Азию к глобальным потокам капитала, открыв новые источники дохода для местных элит. Те, кто обманывал Советское государство, подделывая данные о производстве хлопка в эпоху Брежнева, могли покупать только золото или драгоценности или набивать матрасы банкнотами. У сегодняшних центральноазиатских элит в распоряжении варианты гораздо лучше. Они быстро познали радости офшорных счетов, подставных компаний и инвестиций в недвижимость. Роскошная недвижимость в центре Лондона или Женевы, офшорные счета и подставные компании, зарегистрированные в таких местах, как Британские Виргинские острова, Каймановы острова или Нидерланды, предоставляют центральноазиатским элитам новые способы реализации своих целей в глобальном масштабе. Коррупция и авторитаризм в Центральной Азии неразрывно связаны с мировым порядком{401}.

Трагическую ситуацию в Синьцзяне тоже можно рассматривать через призму «национализации». Здесь речь идет о конфликте между двумя совершенно разными представлениями о нации. Уйгуры считают себя отдельной нацией, а Восточный Туркестан – своей родиной. Китайское же государство утверждает, что уйгуры – часть единой китайской нации, Китай в своих нынешних границах – единая страна, которая существует уже много веков, а Синьцзян – ее неотъемлемая часть. После распада Советского Союза китайское государство значительно сократило сферу автономии миньцзу (которая и так никогда не была очень обширной) и все чаще настаивало, что все граждане Китая принадлежат к единой нации с единой всеобъемлющей культурой. Формула единого многонационального государства сводит меньшинства к простым этническим группам и лишает их прав национальных меньшинств, которые признают постсоветские государства. Таким образом, КНР тоже является национализирующим государством, однако она мало заинтересована в признании внутреннего разнообразия. Взгляды большинства уйгуров и правительства в корне противоположны, а в значительной мере так и просто взаимоисключают друг друга.

В первые годы коммунистического правления китайское государство построило инфраструктуру культурных учреждений по советской модели, что позволяло заниматься фольклором, этнографией, лингвистическими и историческими исследованиями миньцзу. Во время Культурной революции эти учреждения сильно пострадали, а в период реформ снова возродились. Уйгурские интеллектуалы развили сильное чувство национальной идентичности, построенное на культурном наследии, художественном и литературном каноне и пантеоне национальных героев, что во многом напоминает работу их коллег в советской Центральной Азии в эпоху после Второй мировой войны. В 1980–1990-х годах, в период относительно слабого контроля, эти идеи распространялись среди уйгуров с помощью исторических романов, песен и популярной музыки. В этих повествованиях утверждалось, что Синьцзян – родина уйгуров, где они живут на всем протяжении своей истории.

Ограничение прав миньцзу после 1991 года вызвало серьезное недовольство и отчужденность у уйгуров, которые считали китайское государство чужим и враждебным. Иногда недовольство выливалось в эпизоды насилия, но всегда проявлялось в повседневных актах сопротивления и в

1 ... 97 98 99 100 101 102 103 104 105 ... 119

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид бесплатно.

Похожие на Центральная Азия: От века империй до наших дней - Адиб Халид книги

Оставить комментарий