за приглашение не было, – холодно отвечал Петр.
– Какие же они канонисты?! – мрачно заключил Тихон. – И какие же каноны мною нарушены? То, что здесь указано, – приподнял он листки, – это признать я справедливым не могу.
Вопросы патриарха оставались без ответа. Лишь Новиков произнес: «по всем этим вопросам есть подробнейший доклад, а здесь представлены только конечные определения».
Петр подхватил: «Речь не о том, что Вы считаете правильным или неправильным… Решения приняты. От Вас требуется не согласие или несогласие, а только формальное подтверждение росписью, что Вам это прочли.
– Формальное подтверждение, – тихо проговорил патриарх. – Ну что ж, расписываюсь, но остаюсь при своем мнении: не согласен!
Казалось, можно было расходиться. Но выяснилось, что обновленческая делегация приготовила еще один «сюрприз» для Тихона.
Глава делегации митрополит Петр, обращаясь к патриарху, проговорил:
– В соответствии с принятыми постановлениями Собора о снятии с Вас патриаршего звания и монашеского сана и ввиду предстоящего суда над Вами, Вам необходимо снять с себя одежды священника, т. к. Вы теперь просто мирянин.
– Отказываюсь, – твердо сказал Тихон.
Петр требовал и второй, и третий раз. Возбужденно, чуть ли не кричал:
– Делегация считает этот факт неподчинения постановлению Собора недопустимым и преступным.
Но в ответ услышал вновь твердое: «нет!»
На помощь Петру бросился архиепископ Леонид (Скобеев):
– Гр-н Беллавин, в гражданский суд Вы явитесь в одеянии священника или же в обыкновенном мирском платье?
– Буду на суде в одежде священника.
– Однако это кощунство, – вновь вступил в разговор Петр… – просто маскарад какой-то. Нам, духовенству, будет стыдно, что мирянин вырядится в неприсвоенные ему священные одежды.
– А мне за всех вас стыдно… за ваши постановления стыдно.
И как члены делегации ни настаивали, ни укоряли, ни запугивали, кроме подписи патриарха под актом об отказе снять священнические одежды, они ничего от него не добились. Говорить более было не о чем. Делегация ретировалась. Тихон остался в Донском монастыре, в своих прежних покоях.
Молва разнесла среди верующих информацию о возвращении патриарха в Донской. К нему шли и шли, чтобы, по возможности, увидеть, услышать, получить благословение. Порой случались удивительные встречи…
Утром 15 мая через Северные ворота монастыря вошел епископ Андрей (Ухтомский). Впереди он заметил нескольких богомолок, привычно стоявших возле домика патриарха и через форточку берущих у него благословение. Епископ, сразу же оценив ситуацию, поклонился патриарху до земли. Из форточки донеслось:
– Владыка, Вы откуда явились?
– Так уж Богу угодно… Скажите, Святейший, Вы меня считаете Томским или Уфимским?
– Томским!
– Святейший владыка, я посвятил в Уфе четырех епископов, благословите их.
– Бог благословит, хорошо сделали.
– Но если я Томский, благословите и для Томска.
– Непременно, там много нужно архиереев.
Вдруг форточка закрылась. Через 3–4 минуты епископ подошел ближе и форточка вновь открылась. Патриарх показался в ней, поманил пальцем и быстро сказал: «Только посвящайте людей надежных, чтобы не были изменниками Святой Церкви». После этого патриарх махнул рукой и скрылся[396].
…В середине мая 1923 г. доработанное «дело» патриарха, теперь уже бывшего, как считала власть, вновь передается в Верховный Суд РСФСР. Казалось, настает решительный момент, и процесс вот-вот будет открыт. Но этого не произошло. Можно предположить, что в условиях, когда цели, ради которых затевался процесс, частично были достигнуты: (патриарх низложен, церковь раздроблена, ширится обновленческое движение), добавилась еще одна: – добиться от низложенного патриарха публичного «политического раскаяния». Это было особенно необходимо с точки зрения внешнеполитического реноме власти. В частности, в связи с так называемой нотой Керзона, в которой содержался протест в отношении суда над патриархом Тихоном и общего «преследования» религий и церквей в Советской России[397].
Епископ Томский Андрей (Ухтомский)
[Из открытых источников]
По некоторым сведениям, патриарх Тихон 8 июня был перевезен из Донского монастыря в больницу, поскольку его состояние здоровья внушало опасение. Предположительно, он пробыл там до двух недель. А затем вновь был помещен во Внутреннюю тюрьму ГПУ. Все это время Комиссия Ярославского неоднократно обращалась к судьбе патриарха Тихона, формулируя перед Политбюро свою позицию о возможности его освобождения из-под ареста. Получив согласие от Политбюро, Комиссия в составе: Ярославский, Менжинский, Попов и Тучков – собралась 12 июня для окончательной выработки условий освобождения. По итогам обсуждения постановили, во-первых, что следствие по делу патриарха надо продолжать без ограничения срока и, таким образом, быть готовыми в любой момент предъявить ему обвинение. А, во-вторых, сообщить Тихону, что по отношению к нему может быть изменена мера пресечения, если… И далее следовал перечень из девяти пунктов, среди которых главное – заявление с раскаянием в «преступлениях против советской власти, рабочих, крестьянских масс»; признание «справедливости» привлечения его к суду; выражение лояльности к советской власти; «открытое отмежевывание» от всех зарубежных контрреволюционных организаций, в том числе и от Карловацкого собора[398].
Выписка из протокола заседания Комиссии по отделению церкви от государства при ЦК РКП(б) по вопросу возможного освобождения патриарха Тихона из-под ареста, направленная в Политбюро ЦК РКП(б). 11 июня 1923
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 343. Л. 18]
Собственно, ничего нового в этих требованиях не было. Все эти вопросы, в той или другой форме, начиная с мая 1922 г. и в последующем, неоднократно задавались патриарху в ходе допросов. Он на них отвечал, объясняя мотивы своей враждебности к советской власти, признавая свою вину, в том числе и во всех упоминаемых в Обвинительном заключении его посланий, и раскаиваясь в содеянном, заявляя о лояльности к власти и осуждая заграничное ВЦУ и иерархов… Думается, в его внутреннем настрое уже свершились серьезные изменения, и в отношении власти, и в отношении места и роли церкви в новом обществе. Достаточно ознакомиться, к примеру, с протоколами допросов патриарха от 31 августа, 26 декабря и 29 декабря 1922 г., 2 января, 16 февраля 1923 г. [399] Но на тот момент сформировавшаяся во многом новая позиция, излагаемая патриархом в этих признательных документах, была известна лишь ему, да следователям. В публичную сферу, в российское общество она не транслировалась. Теперь же, если перспектива суда сходила на нет, для власти было принципиально важно, чтобы патриарх публично признал то, что признавал в ходе следствия. Поэтому перед ним и поставили такое условие.
После тяжких раздумий Тихон принял ультиматум власти. Спустя четыре дня, 16 июня, он направляет в Верховный суд РСФСР собственноручно написанное заявление. В нем он фактически обобщил свои высказывания, ранее сделанные на допросах (даже в тех же словах и выражениях, что и в протоколах), и признал
