сентябре 1919 г. выпустил к архипастырям и пастырям совершенно иного характера воззвание с призывом признавать советскую власть и подчиняться ее распоряжениям, поскольку они не противоречат вере и благочестию.
Прошел час, видно было, как трудно патриарху даются признательные показания, как всплывает в его сознании совсем недалекое прошлое, личное и церкви, как неожиданно затруднительно оказывалось выразить словами то, что перевернулось в его душе, что отжило и с чем расставался, а что еще так дорого и не отпускает. Преодолевая себя, он продолжал:
Относительно последнего моего воззвания от 15/28 февраля с. г. по поводу изъятия церковных ценностей, то таковое было выпущено во 1-х) вследствие объективных условий, которые в это время создались, а именно: мне было очень неприятно и обидно, что началась в газетах травля против священнослужителей, в частности, против меня, как патриарха, расклеивались на стенах разного рода карикатуры, и еще то, что советская власть не пожелала с нами окончательно договориться об изъятии, 2) и второе обстоятельство, побудившее выпустить это воззвание, то, что на меня влияли некоторые лица, кои меня, как патриарха, посещали и склоняли на то, чтобы я дал такого рода директивы на месте, а кто именно на меня влиял персонально, назвать трудно, т. к. не помню, помню только то, что о таких директивах мне говорили многие, приходившие ко мне в начале изъятия церковных ценностей…
Патриарх прекратил писать, положил перо и, обращаясь к Тучкову, промолвил: «Наверно это все, что я могу сегодня вспомнить и описать на ваши вопросы… – передавая при этом заполненные листки Тучкову. – Я утомлен, нервен и мне хотелось бы вернуться в свои покои в Донском». Тот бегло просмотрел текст и не стал спорить, понимая и трудности первого дня допроса для патриарха, и то, что еще есть немало времени для новых встреч.
– Хорошо, сейчас придет машина, и мы Вас отвезем в Донской. Не знаю, когда, все зависит от Вашего самочувствия, но нам придется еще и еще раз здесь, – обвел он руками свой кабинет, – встретиться[387].
…В эти же часы, пока патриарх находился в ГПУ, в Замоскворецком районном отделе ГПУ спешно было созвано совещание оперативного отдела. Начальник отдела Соловьев говорил о новом задании от руководства:
– Нам доверили важное дело. Вы все знаете, что согласно решениям судебных инстанций под домашним арестом находится бывший глава Православной церкви Тихон. Место его пребывания – Донской монастырь. Ранее там в карауле были всякие курсанты, солдатики и прочие случайные люди… Но теперь надо укрепить и караул, и контроль. Мы обязаны обеспечить охрану круглосуточно. Кое-какой состав мы уже подобрали, но дополнительно нужны две девушки. – Посмотрел в зал, про себя подумал: «Выбор у нас небогат». Действительно, в зале были только три девушки.
– Так что, кто готов?
Поднялись две: Мария Семенова (в последующем в замужестве – Вешнева) и Надежда Сиднева.
– Отлично, отлично, – проговорил Соловьев, и обращаясь к залу: «Все свободны». И к девушкам: «Кроме, конечно, вас».
Когда все вышли, начался инструктаж: «К каждой из вас будут приставлены еще по два красноармейца, и Ваша задача постоянно быть при бывшем патриархе, меняясь через двое суток. В отдел не приходите… Пока будете в Донском, паек вам выдаваться не будет. Есть договоренность, что питать вас будет «старец». От этих харчей отказываться не следует… Вопросы?»
– А как его называть? Гражданин патриарх? Бывший патриарх? Товарищ Тихон? Ваше Преосвященство?
– Черт его знает! Постарайтесь как-то без обращений, чтобы не опростоволоситься. Может, так: гражданин Беллавин. Фамилия у него такая. Все? Тогда в машину и едем на ознакомление с объектом.
Чуть отъехали за Калужскую заставу, потянулись сараи, развалы, бараки, кривые улицы, пустыри… Прямо деревня. Место выглядело безлюдно, угрюмо и неприглядно. Наконец, впереди показались красно-коричневые стены монастыря, небольшие группки людей, направлявшиеся в ворота. Въехав во двор, подкатили к двухэтажному домику, что прилепился к стене у проездной башни.
– Вылезай, народ, – скомандовал Соловьев. – В нашем распоряжении 30–40 минут пока привезут «старца» и вы с ним познакомитесь, чтобы он видел и знал, кто его караулит. А сейчас проведу для вас экскурсию по дому. Запоминайте, что да где, присмотритесь, оглядитесь, сориентируйтесь. Вам тут куковать не один день… Каждые стенка, закоулок, лестница должны стать своими.
Сразу за входной дверью была маленькая прихожая. От нее крутая и узкая каменная лестница в два марша вела на второй этаж. На первой площадке – комната для караула. Из нее был выход, через стеклянную дверь, на площадку, соединяющую домик с колокольней. Еще на марш выше обнаружились три смежные комнаты, которые занимал патриарх. В каждой комнате по два окна – по-старинному маленькие. Убранство комнат все из прошлого: узкие зеркала с мутными стеклами, узкие деревянные диваны, резные лари, маленькие столики, а на них резные и кованые шкатулки. В передних углах образа в дорогих окладах. Имелись две низкие печи, изукрашенные голубыми изразцами. Только в дальней комнате, где, собственно, и жил патриарх, старинный стиль нарушен. Там были кровать с никелированными шишками, солидный письменный стол, мраморный умывальник. На столе лампа с зеленым абажуром.
После ознакомительной пробежки по комнатам спустились в комнату на первом этаже. Против двери у стены канцелярский стол. Налево клеенчатый топчан, направо деревянная скамья со спинкой, один стул. Под потолком тусклая лампочка. Типичное караульное помещение… расселись, как могли.
– Так, инструктирую по-последнему, – говорил Соловьев. – Гражданин Беллавин находится под арестом. Значит, он преступник, заклятый враг советской власти. Понятно, что никаких разговоров, обсуждений и прочего с ним – ни-ни! Вы ему не прислуга, значит, все время должны быть начеку, а руки свободными! За ним есть кому присмотреть: келейник, служанка, повариха. Ничего не бойтесь, всегда рядом вооруженные красноармейцы, которые и на стенах подежурят, и возле дома покараулят, прежде всего, в ночное время.
Хлопнула входная дверь. Вошел патриарх Тихон, за его спиной прятался какой-то человечек и двое вооруженных красноармейцев. Соловьев, бравируя перед своими подчиненными, слегка хлопнул патриарха по плечу: «Как жизнь… синьор?»
Патриарх улыбнулся, поздоровался и вопросительно поглядел и на Соловьева, и на остальных присутствовавших. Надежда с любопытством из-за плеча начальника рассматривала узника. Вид у него был представительный. О таких говорят – дородный. Правда, лицо некрасивое, простоватое – мужицкое.
Зато очень интересные глаза: глубоко посаженные, умные, серые – говорящие.
Соловьев обвел команду рукой и проговорил: «Гражданин Беллавин, это новые члены караульной охраны и вас, и вашего дома. Попрошу, чтобы все – посылки, почта, посетители – проходило через них. Все должно быть зафиксировано». Достал из-за пазухи толстый блокнот и со словами: «Вот, товарищи, дежурный журнал,
